Падение Гипериона

— Два дня. По времени Гипериона она родилась... родится минут через пятнадцать после захода солнца на этой широте.

— Схожу взгляну в последний раз, — объявил Консул. — Потом разведем костер — надо же дать знать им, где мы.

Консул уже спустился к тропе, когда Вайнтрауб внезапно вскочил и указал рукой — но не туда, где в последних лучах солнца светились ворота долины и откуда должны были появиться Ламия и Силен, а в противоположную сторону.

Консул замер. В следующую секунду он извлек из кармана маленький нейростаннер, врученный ему Кассадом несколько дней назад. Поскольку Ламия и Кассад отсутствовали, это было их единственное оружие.

— Видите? — прошептал Сол.

В сумраке за слабо светящейся Нефритовой Гробницей двигалась какая-то фигура. Недостаточно большая и быстрая, чтобы оказаться Шрайком, да и двигалась она как-то странно: медленно, то и дело замирая, шатаясь из стороны в сторону.

Отец Дюре быстро оглянулся на ворота долины и вновь уставился на нее.

— Силен не мог попасть в долину оттуда?

— Разве что спрыгнул со стены ущелья, — прошептал Консул. — Или сделал крюк на восемь километров к северо-востоку. К тому же Силен пониже.

Незнакомец снова остановился, пошатнулся — и упал. Теперь он был неотличим от бесчисленных камней долины.

— Пошли, — приказал Консул.

Они шли — не бежали. Спускавшийся первым Консул держал в вытянутой руке станнер, установленный на двадцать метров, сознавая, что на таком расстоянии от него мало проку. Отец Дюре, взявший у Сола ребенка, шел за ним следом, а ученый тем временем искал подходящий камень.

— Давид и Голиаф? — пошутил Дюре, когда Сол догнал их, на ходу вкладывая камень размером с ладонь в пращу, которую вырезал днем из фибропластового мешка.

Загорелое лицо ученого еще больше потемнело:

— Похоже на то. Давайте я заберу Рахиль.

— Мне нравится нести ее. К тому же, если предстоит драка, лучше, чтобы у вас обоих руки были свободны.

Сол, кивнув, поравнялся с Консулом. Священник с ребенком на руках замыкал шествие.

Когда до незнакомца осталось метров пятнадцать, они разглядели, что это — мужчина, одетый в грубую рясу, очень высокий и что он лежит ничком на песке.

— Оставайтесь здесь, — бросил Консул и побежал к нему. Перевернув тело, он сунул станнер в карман и вытащил из-за пояса бутылку с водой.

Ноги сами понесли Сола вперед, голова у него шла кругом, колени подгибались. Дюре брел позади.

Войдя в круг света от ручного фонарика Консула, священник увидел, как Сол сдернул с упавшего капюшон. Открылось лицо — длинное, азиатское, искаженное странной гримасой. Нефритовая Гробница бросала на него зеленоватые отблески.

— Тамплиер, — пробормотал Дюре, недоумевая, откуда здесь взялся последователь Мюира.

— Это Истинный Глас Древа, — сказал Консул. — Наш исчезнувший спутник... Хет Мастин.

Глава двадцать первая

Всю вторую половину дня Мартин Силен работал над своей поэмой, и только наступившая ночь заставила его отложить перо.

Придя в город, он обнаружил, что его кабинет разгромлен, антикварный стол исчез. Время не пощадило дворца Печального Короля Билли — окна были выбиты, по выцветшим коврам, стоившим когда-то целое состояние, кочевали миниатюрные дюны, под руинами поселились крысы и скальные угри. В башнях вместо придворных уютно устроились голуби и одичавшие охотничьи птицы. В конце концов поэт вернулся в накрытую гигантским куполом столовую Дома Искусств, примостился у низкого столика и начал писать.

На выщербленных плитах лежал толстый слой пыли, проломы в куполе заплели красные пустынные вьюнки, но Силен ничего не замечал, с головой уйдя в работу над «Песнями».

В поэме рассказывалось о свержении титанов их собственными отпрысками, олимпийскими богами. Силен описывал великую битву, разразившуюся после того, как титаны отказались сойти со сцены. Бурлили моря — то Океан сражался с узурпатором-Нептуном, гасли звезды — Гиперион бился с Аполлоном за власть над светом, сам космос содрогался — то Сатурн защищал от Юпитера свой престол. Нет, то была не просто смена одного пантеона божеств другим — кончался золотой век и наступали смутные времена, сулящие ужас и гибель всем смертным.

Аллегорический смысл «Песней Гипериона» был кристально ясен: в титанах легко угадывались герои недолгой эпохи освоения человечеством галактики, олимпийцами-узурпаторами были, конечно же, ИскИны Техно-Центра, а ареной битвы — знакомые континенты, моря и воздушные океаны планет Сети. И здесь же чудовищный Дис, сын Сатурна, жаждущий занять трон Юпитера, охотился за своими жертвами, унося и богов, и смертных.

В «Песнях» рассказывали и об отношениях между творцами и их творениями — о любви родителей к детям, художников к своим произведениям, всех творцов к тому, что они сотворили. Поэма прославляла любовь и верность, не скатываясь в нигилизм, проводниками которого из века в век остаются властолюбие, людские амбиции и интеллектуальная спесь.