Падение Иерусалима

Мириам была совершенно изнурена, её просто тошнило от той оргии убийств, свидетельницей которой ей довелось быть в эти дни, от всех этих бедствий, которые, в соответствии с предсказанием Господа, обрушились на город, отвергнувший и распявший Его, своего Мессию. И ей хотелось умереть, вознестись в чертог полного вечного покоя; может быть, в награду за страдания ей будет даровано право наблюдать издали за душой Марка, а после его смерти приготовить и для него чертог, где его душа будет обитать бесчисленные века. Эта мысль подбодрила её, она подняла перстень и прижала его к губам, всё ещё хранившим вкус его поцелуя, затем сняла и спрятала в волосах. Ей хотелось сохранить перстень до самого конца. Что до жемчужного ожерелья, то спрятать его было негде, и, хотя ей был очень дорог этот подарок, она вынуждена была примириться с мыслью, что оно попадёт в руки мародёров, а потом на шею какой-нибудь другой женщины, которая никогда не узнает его истории.

Поднявшись на колени, Мириам стала молиться, одухотворённая живой и простой верой, дарованной первым детям Церкви. Она молилась за Марка — чтобы он исцелился и не забыл её и чтобы его осиял свет Истины; молилась за Нехушту — чтобы она не так сильно горевала, за себя — чтобы ей была ниспослана лёгкая смерть и счастливое воскрешение, за Халева — чтобы его душа была вразумлена; за мёртвых и умирающих, за прощение их грехов, за маленьких детей — да сжалится всемилостивый Господь над их страданиями, — за еврейский народ — да минует его бич гнева Божия — и за римлян, да, даже за римлян, хотя она и не знала, бедняжка, чего просить для них у Царя Небесного.

Окончив свою молитву, Мириам попыталась уснуть и наконец задремала; пробудили её тихие вздохи, доносившиеся из дальнего угла темницы. Через каменную решётку небольшого окошка над дверью уже сочился неяркий утренний свет, и Мириам смогла разглядеть фигуру человека с белоснежными волосами на голове и бородой, в когда-то белом, но теперь грязно-сером одеянии. Она подумала было, что это мертвец, таким неподвижным было лежащее тело. Но мертвецы не вздыхают. Кто же он, этот человек? Очевидно, пленник, обречённый, как и она, на смерть. К этому времени свет стал ярче, и Мириам почудилось что-то знакомое в очертаниях головы её товарища по несчастью. В надежде, что сможет помочь страдальцу, она подползла ближе. Теперь она хорошо видела и его лицо, и покоящуюся на груди руку. И лицо и рука были ужасно костлявыми, обтягивавшая их жёлтая кожа походила на сморщенный пергамент, и только глубоко запавшие круглые глаза горели яркими огоньками. Наконец-то она его узнала. Это ессей Теофил, духовный глава общины, учивший её языкам в те далёкие, счастливые годы, когда она жила в деревне у Мёртвого моря, её друг детства. Никто не приветствовал её с большим жаром, чем этот Теофил, когда она попала в катакомбы. Дней десять назад, хотя его отговаривали Итиэль и другие, он всё же отправился в город, чтобы подышать свежим воздухом и узнать какие-нибудь новости. Тогда это был крепкий и здоровый для своих лет старец, хотя и бледный от постоянного пребывания в подземелье. С этой прогулки он так и не возвратился. Поговаривали, что он бежал за город, в сельскую местность, другие — будто он переметнулся на сторону римлян, третьи — что его убили Симоновы люди. А он здесь.

   — Наставник, — сказала, склонившись над ним, Мириам, — как вы сюда попали? И что с вами — вы больны?

Он устремил на неё пустые безжизненные глаза.

   — Кто говорит со мной так ласково?

   — Это я, Мириам, ваша подопечная.

   — Мириам, Мириам! Что ты делаешь в этом застенке?

   — Я пленница, наставник. Но расскажите о себе.

   — А что тут рассказывать, Мириам. Заметив, что я не такой тощий и слабый, как все, хоть и стар, эти дьяволы потребовали, чтобы я сказал, где раздобыл пищу в этом голодном городе. Выдать тайну означало бы неминуемо погубить всех братьев и тебя, нашу гостью, госпожа. Я ничего им не сказал, даже под пытками; в конце концов они засадили меня сюда, надеясь, что голод заставит меня заговорить. Но я по-прежнему молчу. Да и как я могу раскрыть тайну, я, принявший обет, духовный глава ессеев? И вот теперь наконец я умираю...

   — Не говорите так, — заламывая руки, вскричала Мириам.

   — Я говорю это с радостью... У тебя нет никакой еды?

   — У меня под одеждой сохранилось немного сушенины и ячменного хлеба. Съешьте их.

   — Нет, Мириам, я не хочу есть и не хочу жить — мои дни сочтены. Сбереги пищу для себя: без сомнения, они и тебя будут морить голодом. Тут в кувшине много воды, которую они дали, чтобы продлить мою жизнь. Пей же, пей вволю, завтра ты, возможно, останешься и без воды.

Воцарилось долгое молчание. Слёзы, скопившиеся в глазах девушки, пали на лицо старца.

   — Не плачь обо мне, — сказал он. — Я только обрету желанный покой. Как ты здесь очутилась?

Она коротко рассказала ему о себе.