Падение Иерусалима

Оказалось, их корабль ещё не готов к отплытию; они остановились на окраине Палетира, по странному совпадению в том самом саду, что принадлежал Бенони. Прибыли они туда на исходе дня, после заката; шатры Мириам и старой рабыни поставили на морском берегу, рядом с шатром её покровителя. В ту ночь она впервые крепко спала, а на заре, разбуженная плеском волн о скалы, подошла к двери шатра и выглянула наружу. Весь лагерь тихо спал, ибо здесь они могли не опасаться врагов; на море и на суше царило глубокое спокойствие. Но вот заревой туман рассеялся, из-за голубого моря поднялось солнце, озаряя серое до того побережье.

С этим ясным светом возвратился и свет в помрачившийся разум Мириам. Она узнала раскинувшиеся вокруг виды, узнала гордые очертания островной части древнего города. Вспомнила она и сам сад: вот под этой пальмой она часто сиживала, вот белые лилии под скалой, среди которых она отдыхала вместе с Нехуштой, когда римский центурион принёс ей письмо и дары от Марка. Мириам машинально протянула руку к шее. Жемчужное ожерелье — на месте; к нему привязан и перстень, найденный рабыней в её волосах и ею же сбережённый. Отвязав перстень, она надела его обратно на палец. Подошла к скале, села и стала думать. Но её разум ещё недостаточно окреп: её осаждали видения кровопролитных побоищ и пожаров. Если она могла достаточно ясно вспомнить всё, что происходило до осады, то всё последующее сливалось в какое-то красное марево.

И тут к ней, опираясь на костыль, подошёл римский центурион, он всё ещё хромал, и нога у него как-то странно ссохлась. Как только встал, он подошёл к шатру Мириам, чтобы спросить у старухи, как себя чувствует девушка, как привык делать каждое утро; узнав, что она вышла, он внимательно осмотрелся. И, увидев её сидящей в тени скалы, лицом к морю, поспешил к ней присоединиться.

   — Доброе утро, дочка, — сказал он. — Как тебе спалось после долгого путешествия?

Он ожидал услышать в ответ несвязный лепет, обычный для больной Мириам. Она поднялась и встала перед ним со смущённым видом. Затем ответила:

   — Благодарю вас, господин, я спала хорошо. Но скажите, не в Тире ли мы находимся и не сад ли это моего дедушки Бенони, где я так любила когда-то бродить? С тех пор случилось столько ужасных, ужаснейших событий, которых я не могу вспомнить! — Она прикрыла рукой глаза и застонала.

   — И не вспоминай, — весело сказал он. — В жизни есть много такого, что лучше позабыть. Да, конечно, мы в Тире. Вчера было слишком темно, чтобы ты могла узнать город; а этот сад и впрямь принадлежал Бенони. А чей он сейчас — я не берусь сказать. Может быть, твой, а может быть, и цезаря.

Он говорил всё это, особенно не задумываясь, а сам внимательно за ней наблюдал, и всё это время Мириам не сводила с его лица глаз — как будто пыталась что-то припомнить. И вдруг её озарило:

   — Я узнала вас. Вы римский центурион Галл, принёсший мне письмо от... — Она сунула руку за пазуху и, ничего там не обнаружив, всхлипнув, продолжала: — Письмо пропало. Кто-то его взял. Кто бы это мог быть — сейчас подумаю.

   — Не стоит, — остановил её Галл. — На свете есть много такого, над чем лучше не задумываться... Да, ты права, я тот самый человек, что несколько лет назад принёс тебе письмо от Марка по прозвищу Счастливчик. Я никогда не забывал твоего милого личика и пришёл тебе на помощь, когда ты нуждалась в друге. Но не будем продолжать этот разговор. Тебя зовёт старуха. Пора тебе позавтракать, и мне тоже не мешает перекусить и сменить повязки. Потом поговорим обо всём.

В это утро Мириам больше не видела Галла, да и он старался не попадаться ей на глаза, опасаясь, как бы она не перенапрягла свой только что прояснившийся рассудок, который может повредиться уже окончательно. Она сидела на берегу одна, ибо солдатам было приказано оставить её в покое, и смотрела на море.

И вот, событие за событием, недавнее прошлое стало воскресать в её памяти. Теперь она припомнила всё: бегство из Тира, прибытие в Иерусалим, пребывание в подземелье с ессеями; всё случившееся в Старой башне, спасение Марка, судилище, то, как она отбывала приговор над воротами, и, наконец, ту страшную ночь, когда её обдавали нестерпимым жаром пламени пылающего Храма, а зрелище чудовищной резни отзывалось мучительной болью в её сердце. Помимо всего этого память рисовала ей лишь одно видение: на высокой галерее, на фоне чёрного дыма, стоит величественная фигура Бенони; он бросает последний вызов римлянам, прежде чем нырнуть в бушующее внизу море огня. Ни о том, как её сняли с крыши Никаноровых ворот, ни о том, как Галл, с нею на руках, предстал перед цезарем Титом, ни о его непререкаемом решении — она решительно ничего не помнила. А как она добралась до приморского сада в Тире — навсегда осталось зияющим провалом в её памяти.

Наконец старуха позвала Мириам на обед, но отвела не в её шатёр, а в шатёр Галла. Когда она шла, на её пути стояли группы солдат, которые как будто хотели перехватить её, и она хотела было уже бежать, ибо это зрелище напомнило ей все ужасы осады.