Падение Иерусалима

Итиэль ушёл и скоро возвратился с несколькими братьями: они подняли Марка и понесли его по лестницам и переходам к той тёмной каморке, где спала Мириам, тем временем другие братья подпёрли потайную дверь большими камнями, чтобы никто не мог её открыть без величайшего труда.

В этой безмолвной, бессолнечной пещере Марк провалялся много дней, и, если бы не заботливый уход Нехушты и лекарей-ессеев, он наверняка бы умер. Но эти искуснейшие лекари, удалив маленькими железными крючками осколки кости, давившие на его мозг, сумели залечить глубокую рану, нанесённую мечом Халева, заодно они уврачевали своими целебными мазями и другую его рану — колено.

Между тем они узнали от своих людей, что и Храм и гора Сион захвачены. Узнали они также о суде над Мириам и о том, что её приковали к колонне над Никаноровыми воротами, однако о её дальнейшей судьбе им так ничего и не удалось выяснить. Поэтому они скорбели о ней, как об умершей.

К этому времени запасы еды у них почти истощились, римская охрана в городе ослабила свою бдительность, и оставшиеся в живых члены общины — многие из них умерли, а сам брат Итиэль был тяжело ранен — решили покинуть ненавистное подземелье, которое много месяцев служило им надёжным убежищем. Естественно, всплыл вопрос, что делать с Марком; от него осталась лишь тень, он всё ещё продолжал бредить, но самое тяжёлое время уже миновало, и он пошёл на поправку. Одни предлагали оставить его в подземелье, другие — отправить обратно к римлянам, но Нехушта убедила их, что мудрее всего оставить его заложником: при нападении на них, передав его римлянам, они смогут спасти свою жизнь. На том в конце концов и порешили — не столько ради каких-то выгод для себя, сколько ради той, кого они звали своей Царицей и кто пожертвовала жизнью ради спасения Марка.

И вот однажды, в дождливую непогожую ночь, когда на улицах не было ни души, группа людей с белыми, как у прокажённых, лицами — такого цвета бывают выросшие в полной темноте корни — покинули подземелье, где остались лишь трупы умерших от голода, и через отверстие под стеной выбрались наружу. Больных, и среди них Итиэля и Марка, они несли с собой на носилках. Никто не препятствовал их бегству, ибо римляне ушли из этой части разрушенного города и разбили лагерь среди башен поблизости от горы Сион, где уцелевшие евреи ещё продолжали оказывать сопротивление.

К утру они уже были на дороге в Иерихон; местность здесь и всегда-то пустынная, а теперь не было заметно даже и признаков жизни. Питаясь корнями и остатками сохранившейся у них пищи, они добрались до Иерихона; от города остались лишь развалины, где бродили несколько голодных людей. Оттуда они направились в свою деревню, почти целиком сожжённую. Но в склонах холма уцелело несколько пещер, которые использовались ими под кладовые, и в этих тайниках сохранились кое-какие запасы зерна и вина.

Здесь они поселились и сразу же принялись засевать поля, которые не могли уничтожить ни римляне, ни грабители; кое-как дотянули они до первого урожая, на их счастье, довольно обильного.

В этом сухом здоровом воздухе Марк, человек от природы очень сильный, быстро поправлялся. Как только он пришёл в себя и узнал Нехушту, он спросил у неё, что случилось. Она рассказала; её предположение о том, что Мириам нет в живых, повергло его в глубокую скорбь. Ессеи относились к нему с добротой, но дали понять, что он — их пленник. Но даже если бы они и отпустили его, при всём желании он не мог бы уйти, ибо, казалось бы, лёгкая рана оказалась достаточно тяжёлой: копьё или меч, пробив коленную чашечку, выпустили из неё всю смазку, поэтому эта рана заживала очень медленно, и много недель Марк не мог передвигаться без костыля. Долгими часами просиживал он на берегу Иордана, оплакивая прошлое и не питая никаких надежд относительно будущего.

Так, в полном одиночестве, под присмотром Нехушты, которая стала к этому времени очень мрачной и старой, Марк прожил четыре мучительно долгих месяца. Со временем, поднабравшись сил, он стал, прихрамывая, спускаться в деревню, где ессеи уже отстраивали некоторые дома; там он сидел в саду дома, где некогда жила Мириам. Сад густо разросся, но среди гранатовых деревьев всё ещё стоял навес, который она использовала под мастерскую; под этим навесом валялись незаконченные мраморные статуи, среди них и его собственная, начатая ещё до того мраморного бюста, который Нерон назвал божественным и велел выставить в храме. Это печальное сейчас место навевало на Марка множество воспоминаний, и он любил его, потому что все эти воспоминания были о Мириам.