Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)

– Чудно ты, Кондратко, говоришь! Помыслить, так с твоих слов выходит, что ранее я в тиши да покое жила? А я ведь на Ханщине, как и ты, родилась. Надо мной сызмальства беда саблей машет. А тут разве я покойно жила? Каждый миг о тебе думку имела… А вот когда ты, Кондратко, рядом, мне никакая беда не страшна, даже сама смерть… Уедем с тобой отсюда. Я ведь давно об этом думаю. И знаешь куда? – Глаза Маринки засияли. – На Лебяжью заводь нашу. Там теперь ордынцев нет, места спокойные. Никто там нас, Кондратко, не сыщет. Хату сложим, хлеб посеем и будем жить без горя. А домовничать тут Одарку оставим. Пусть старика своего дожидается. Приезжать к ним за солью будем…

Упоминание о Лебяжьей заводи согнало хмурь с лица Кондрата.

Он сразу повеселел.

– Я тоже об этом подумывал. Да тебя, Маринка, в печаль вводить опасался. Не жалко ли тебе дом хаджибейский покидать будет? А ты вон какая оказалась… – Он не договорил, голос его задрожал, и, чувствуя, что не в силах будет скрыть свое волнение, Кондрат уткнулся лицом в плечо жены.

Вольный ветер

Маринка спешно готовилась к отъезду. Кондрату опасно было оставаться в Хаджибее: ведь его могли опознать и выдать в руки властей. Хурделица всячески успокаивал ее, говорил, что вряд ли его ищут, что «по закону» он, наверное, давно уже благодаря заботам Зюзина «предан земле». А документ на имя Дмитрия Мунтяну – хорошая защита от всяких хаджибейских начальников. Маринка в ответ на все это лишь недоверчиво качала головой.

– Мало что может быть… Вот уедем отсюда на Лебяжью, тогда мне спокойней на душе станет. – И она не только запрещала мужу днем выходить из хаты, но держала его взаперти в темном чулане. – Сиди здесь, чтоб не заприметил тебя кто-нибудь, – умоляла она Кондрата. И он, не желая излишне волновать ее, подчинялся.

Однако собрать вещи и сразу же выехать не удалось. Нужно было починить возок да соху. Купить пару волов. Корова, овцы, домашняя птица у Маринки в хозяйстве были. Требовалось только приобрести косы, серпы, топор. Без них не обойтись в глухой степи. Маринка погрузила на возки несколько мешков пшеницы-арнаутки для посева.

– Будет у нас свой хлеб, – сказала она помогавшей ей Одарке.

Старая селянка вздохнула:

– Счастливая ты! Будешь с чоловиком хлеб сеять… А я… Где мои Семен? Скоро ли увижу его? – Она утерла рукавом слезу, покатившуюся по морщинистой щеке.

– Да вернется твой Чухрай. Дожидайся здесь. Он тебя везде отыщет, – обняла ее за плечи Маринка. И та сразу приободрилась.

– Он у меня такой! Если в басурманском полоне отыскал, то теперь и подавно, – ответила она убежденно.

Сборы уже подходили к концу, когда утром в дверь хаты постучался солдат инвалидной команды и с важным видом вручил Маринке уже вскрытый, с обломанной сургучной печатью пакет. Маринка не знала грамоты и поэтому хотела было побежать в комендантскую канцелярию попросить писаря, чтобы он прочитал ей полученную грамоту. Но, вспомнив, что Кондратка ее – сам грамотей, бросилась к нему в чулан.

Кондрат вышел из своего заточения и по складам прочитал вслух сообщение из полка о том, что прапорщик и кавалер гусарского полка Хурделица Кондрат, сын Иванов, убит в марте седьмого дня тысяча семьсот девяносто первого года и предан погребению по христианскому обычаю. Это было все, о чем сообщал полковой писарь жене погибшего.

Лишь закончил он чтение, как руки жены крепко обвили его шею. Маринка, словно безумная, рыдала, смеялась и целовала его.

– Кондратко, бедовый мой, страсть-то какая! А все ж ты жив и свободен, как сокол вольный, – восклицала она. – Живой! Живой!

– Да, Маринушка… И жив, и волен, а все потому, что друзьями спасен.

В ту же ночь под утро, простившись с Одаркой, выехали они из Хаджибея на двух высоких возках, груженных домашним скарбом, провиантом и фуражом.

Кондрат повел свой «караван» по мало кому известной дороге, ведущей к Тилигулу. Путешествие их было медленным и долгим. Но вольный ветер, уже несущий запахи весны, освежал Маринку и Кондрата. Вырвавшиеся из города, они радовались, что каждый, даже медленный поворот колеса, приближает их к родной Лебяжьей заводи.

Кондрат часто вынимал свой паспорт и читал его Маринке, чтобы она получше запомнила его новое имя.

Родные места

И вот путники въехали в знакомую балку. И трех лет не прошло, а уже исчезла, словно никогда и не существовала на земле, их Безымянная слобода!

Тихий шелест прошлогодней травы, невнятное бормотание ручья, как и раньше, струившего свою прозрачную воду, – вот те единственные звуки, которые мог уловить здесь их слух.

– Ровно на погосте каком, – зябко пожала плечами, вслушиваясь в тишину, Маринка.

– Погост и есть, – мрачно согласился Кондрат.

С болью в душе направили они лошадей по сухому высокому бурьяну, росшему там, где когда-то тянулась узкая длинная улочка из белых землянок и понор. Только по кое-где возвышавшимся над дорогой обросшим травой холмикам Кондрат и Маринка могли теперь угадать то или иное жилище.