Падение Хаджибея. Утро Одессы (сборник)

– Ты обиду на меня не держи, – говорил он Григорию. – Ведь я же тебя для пользы так… Для пользы твоей! Пакость твою иудину выбить по дружбе хотел… Ты же полсотни людей невинных чуть не сгубил! Братов своих… Они от смерти лютой тикалы, а ты их… – страстно убеждал Хурделица Супа.

Григорий угрюмо молчал. Раскаяния он не чувствовал. Разбитыми пальцами поглаживал хранящийся у него за пазухой мешочек с золотыми монетами. Он был рад, что не потерял его. А Кондрату он не простит. Будет время – сведет счеты.

Когда они подъехали к ожидавшей их сотне, Хурделица сказал гусарам, указывая на Супа:

– Помогите, братцы, казачку. С коня упал, разбился…

Но глазам гусар Кондрат понял, что они догадываются обо всем и одобрительно относятся к наказанию предателя. Ведь каждый из них, как и Хурделица, ненавидел и презирал подлецов.

«Осторожно, ваша светлость!»

«Беглые не отысканы», – доложил начальству Хурделица, прибыв в Измаил.

Обугленные, занесенные снегом, полуразрушенные здания Измаила не отапливались и были плохо приспособлены для жилья. Но гусары так измотались на марше по зимним дорогам, что Кондрат, как ему ни хотелось поскорее вернуться в Галац, вынужден был остановиться здесь на отдых.

На третьи сутки утром, когда он только построил сотню, чтобы двинуться в путь, перед ним появился Зюзин.

Кондрат спрыгнул с коня, и друзья крепко обнялись. Оказалось, что батальон херсонцев, в котором служил Зюзин, зимует недалеко отсюда, в селе Броска, и Василий приехал в Измаил по какому-то делу. Друзьям не удалось вдоволь наговориться – Хурделицу окликнул ординарец коменданта. Приглашение удивило Кондрата своей категоричностью. Оно напоминало скорее приказ.

– Видно, случилось невесть что, – сказал он Зюзину и, простившись с ним, поспешил в комендантскую.

Там он увидел князя Бельмяшева, сидящего за столом, и двух часовых у дверей. Кондрат хотел было спросить, где комендант, но Бельмяшев, не дав ему раскрыть рта, сразу объявил (в голосе его слышались торжествующие нотки):

– Вы арестованы. Немедленно сдать оружие.

По знаку князя, звякнув ружьями, часовые стали плечом к плечу с Хурделицей.

Кондрат все понял. Он снял саблю и отдал ее князю. Сколько раз безотказно выручала она его в боях. Бельмяшев как-то поспешно схватил клинок холеными белыми пальцами, стал поглаживать золотой тельмяк. «Не тебе держать ее», – чуть не вырвалось у Кондрата, но он сдержался и тихо спросил:

– А пошто на меня такая напасть, ваша светлость?

Бельмяшев прищурил недобрые глаза:

– Ты еще спрашиваешь, клятвопреступник, за что?! – В его бабьем голосе послышались визгливые нотки. – Да за то, что вместо имать бунтовщиков, злодеев предерзостных, ты, изменив присяге, данной державоправительнице нашей, вопреки званию и чину своему, оных крамольников на волю пустил. Да еще верного человека, которого тебе в помощь дали, избиению подверг. Что молчишь? Отпустил злодеев? Ответствуй!

– Что ж, отпустил. И сейчас, в другой раз, отпустил бы… – не повышая голоса, ответил Кондрат. Но в его тоне звучал такой вызов, что Бельмяшев, ожидавший от арестованного офицера отрицания своей вины, был поражен.

– Да, ваша светлость! Я не неволил их, ибо они браты мои по чести казачьей, по кошу вольному…

– Замолчи! Тебя в звание благородное возвели, а ты был и есть отродье хамово, – заскрежетал зубами князь. – Тебя, одного из тысячи холопов, светлейший осчастливил, а ты… Ты так отблагодарил! Лукавый, подлый раб! Таким ноздри рвать да в Сибирь! – Он выхватил из ножен саблю Кондрата и замахнулся на него клинком. – Таких, как ты, четвертовать надобно…

– Осторожно, ваша светлость! Сабля у меня вострая. Неровен час – и порезаться можете! – поднял Кондрат голову и двинулся на Бельмяшева.

Тот невольно отступил назад. «Видать, силен этот хам-крамольник. Пока его саблей срубишь, он голыми руками тебе шею свернет». И, бледнея от страха и злобы, князь, все еще продолжая пятиться, закричал часовым:

– Увести злодея!

В бастионе

Стражники замкнули арестованного в полуподвальном каземате двухъярусного измаильского бастиона, который не так давно Хурделица отбивал во время штурма у турок. В каземате было тесно, темно, а главное, очень холодно – словно в ледяной могиле. Но Кондрат был так потрясен неожиданным поворотом своей судьбы, что ни на что не обратил внимания. Он страдал от другого – от мысли о том, что ему теперь едва ли придется вернуться в свой родной дом в Хаджибей, к Маринке. Вряд ли помилует его тайная экспедиция или кригсрехт, где заседают такие судьи, как князь Бельмяшев. Видимо, не миновать ему – в лучшем случае – разжалования, шпицрутенов и вечной солдатчины. А в худшем, пожалуй, и сибирской каторги. Мрачные думы так овладели Кондратом, что он даже не услышал, как открылась дверь каземата. Очнулся от прикосновения чьей-то теплой ладони к щеке.

– Ваше благородие, что с вами? Ваше благородие! – раздался знакомый голос.