Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Впрочем, и молодые ханабадцы, порой совсем юные, откуда-то знают эти мотивы. Что это, генетический ряд, или, может быть, прав был великий ханабадский селекционер, выводивший в свое время ветвистую пшеницу? То, — что вместо нее получался овсюг, не имело значения. Овсюг-то и был нужен. Скорее всего, действовал старый ханабадский закон: пока суть да дело, или эмир почиет, или ишак сдохнет, а дивиденды можно пока что приобретать. Как видим, жизнь красноречивей даже старых ханабадских анекдотов. Эмир почил, два поколения сменились, а вышеозначенный светоч ханабадской науки до конца дней своих пребывал в довольстве и почете. Говорят в Ханабаде, что и ишак преуспел: в создавшихся исторических условиях сам сделался учителем…

Нет, отнюдь не мерзавец и даже не слегка непорядочный человек наш автор. Он просто обыкновенный убежденный ханабадец, такой же как все, как мы с вами. И если в какое-то мгновение заговорило в нем чувство сомнения (помните: когда показывали ему детский сад и стенгазету, или когда писал за депутата Верховного Совета ее мысли по случаю досрочного завершения сева), то он тут же одергивал себя. Торжествовал великий ханабадский принцип. Он искренне верил в то, что если прочтут, как где-то в самой южной точке страны, в данном случае в Ханабаде-I есть действительно колхоз, в котором имеется Дом культуры с колоннами, сад для гуляний и замечательный детский сад; где хорошо поставлена агитационная работа, где колхозники соревнуются наперебой и при этом улыбаются (Гулам Мурлоев подретуширует где надо!), то же самое, но уже наяву, произойдет в Ханабаде II, III, IV и так далее. Опять-таки, узнав из «Ханабадской правды», что в этом колхозе еще зимой провели сев, все бросятся сеять озимый хлопок. То, что это чушь собачья, не имеет значения, ибо «нет таких преград, которые не смогли бы» и прочее. Поскольку же в действительности всего этого не существует в действительности, то это следует организовать. Чем с чистым сердцем и занимался наш герой.

Как видим, и сами ханабадцы великолепно поняли свою роль в этом великом воспитательном процессе. Во всяком случае, в каждом ханабадском колхозе имелся такой же показательный Дом культуры, полевой стан, детский сад, так же активно велась агитационная работа, действовали депутаты, кипело соревнование и делалось все остальное. Все знали, как это должно быть. Вопрос об обычной человеческой совести, как внеклассовой категории, здесь и не возникал.

Признаюсь, автор рассказал мне, что в первые недели его работы не раз и не два являлась к нему мысль, что, может быть, и то, чему его учили в школе, тоже являло собой некий мираж. Разве не мог тот же Бубновый, установив на окне бутылку, писать про Павлика Морозова? Впрочем, и сам Павлик учил наизусть, что пионер — всем ребятам пример. Но тут ханабадский патриотизм немедленно брал у автора верх над постыдными интеллигентскими копаниями и выворачиваниями души. На память ему приходили недавно заученные на факультете журналистики слова, что если в критической статье есть пять процентов правды, то значит там все правда. О статье положительной вообще никаких указаний не было. Само название газеты снимало всякие вопросы.

Ну, а как исконные ханабадцы относились к печатному слову, мы уже видели. Они искренне верили в полезную силу камлания и, по возможности, только старались пройти по краю углей. За спиной у них, как мы помним, был долгий и многообразный исторический опыт…

И все же есть нечто главное, так сказать, основополагающее в общественном состоянии духа, без чего несостоятельны все другие прекрасные порывы ханабадского характера. Эта исходная доминанта — страх. Да, обыкновенный и вполне естественный человеческий страх. Вспомним, что способ камлания в политике обязательно предполагает массовые человеческие жертвоприношения. Если к этому добавить ханабадские юридические принципы (процентная норма правды здесь уже не имеет никакого значения и действует, так сказать, голый Закон Миража), то станет понятным значение этой доминанты в ханабадской истории. Таким образом, социологам не надо долго задумываться над проблемами пресловутой загадочности ханабадской души. Загадки-то никакой нет.

Собственно, сам феномен ханабадства вырос из тысячелетнего страха. Начало ему было положено у тех самых первобытных костров, где занимался пропагандой и агитацией пока еще обычный, не претендующий на уловление Вселенной шаман с бубном. Однако угли уже были, как и оксидиановый нож для вырезания сердца из живой человеческой плоти. Ну, а потом наступили исторические времена с выкалыванием глаз, четвертованием, ломанием позвоночника, сажанием на заостренные колья, сдиранием кожи с живого тела, топтанием слонами младенцев и прочими необходимыми действиями ханабадской классической государственности. Однако все делалось честно и прямо. Самому свирепому ханабадскому сатрапу не приходило в голову утверждать, что ломание позвоночника производится для всеобщего счастья.