Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Мне сделалось почему-то неловко. Я не понимал, что имеет в виду заместитель председателя облисполкома. А он продолжал, все так же улыбаясь:

— Это все законно, не подумай чего-нибудь плохого. Костюм, который на мне, знаешь сколько стоит? — Костецкий дал мне пощупать мягкую, светло-серую шерсть, из которой был сшит его костюм. — Сто двенадцать рублей. Оптовая цена, все по закону. Это еще до войны дали разрешение продавать по оптовым ценам некоторые товары для руководящих работников. Товарищ Сталин лично дал указание…

Я растерянно держал в руке полу его пиджака, ничего не понимая. Зачем вдруг этот разговор о костюмах? И цена, о которой он говорит, какая-то странная. В универмаге обычный костюм стоит не меньше тысячи, а такие как на Костецком, вообще там не продаются. Правда, я слышал о какой-то базе, где одеваются обкомовцы. Еще с упоением рассказывали, что в подмосковных санаториях для работников ЦК коньяк стоит вовсе какие-то копейки…

— Вот и подойди к Айрапетову. Он ведает этим. Такой же костюм отпустит. И еще что-нибудь, если понадобится. По той же цене. В обиде не останешься…

Я смотрел на него ошеломленно и почему-то чувствовал, что мне вдруг хочется петь. Какой-то знакомый мотив и слова подступали к горлу и вот-вот готовы были вырваться наружу. Костецкий осторожно высвободил из моих рук свой пиджак, кивнул мне…

Потом я сидел на бюро обкома и удивлялся, как это Шаганэ прошла мимо меня, и я ее не увидел. А может быть, она и раньше находилась у товарища Атабаева? Я посмотрел на маленькую дверь рядом с бюстом товарища Сталина. Дверь сливалась со стеной, и ее трудно было заметить.

Уже некоторое время слышался мне чей-то знакомый голос. Я оторвался от своих мыслей и увидел адвоката с фамилией Коржак. Тот стоял на большом, во весь пол, ковре перед бюро и что-то объяснял. Я принялся слушать.

— Прошу товарища секретаря, я же в тюрьме тем часом находился!

Адвокат говорил глухим голосом, с каким-то не то польским, не то литовским акцентом, и седые кольца волос падали с высокого лба в разные стороны. Я знал его историю. Был он польским коммунистом, состоял в компартии Западной Украины. В Тридцать девятом наши войска освободили его из виленской тюрьмы. Он устанавливал советскую власть в западных областях Украины. Потом оказался здесь, в Ханабаде, состоял в адвокатуре, женился, имеет детей. Было какое-то указание в отношение бывших польских коммунистов, перешедших в ВКП(б). Его исключили из партии за утерю партийного билета. Не теперешнего, а тогдашнего, в Польше, о чем было указано в личном деле. Он подал апелляцию.

— Как это можно потерять партийный билет? — товарищ Атабаев говорил чуть в нос, но с чувством искреннего непонимания. — Настоящий коммунист должен носить свой партийный билет здесь, возле сердца!

— Так. Но товарищ секретарь и его коллеги уже слышали мое разъяснение. Партийный билет был запрятан мною при аресте политической полицией за год до войны. Это произошло в Варшаве. А что случилось с Варшавой, товарищ секретарь, наверно, знает!..

Бывший польский коммунист с недоумением на лице осмотрел всех членов бюро, снова обратился взглядом к первому секретарю. Тот смотрел не мигая и как будто не слышал его.

— Партийный билет! Нет ничего выше и дороже для человека. Как это можно куда-то его запрятывать?

— Товарищ секретарь знает, очевидно, условия подпольной работы… — начал Коржак.

— Что-о?!

Товарищ Атабаев как-то неестественно выпрямился над столом, открыв рот в беззвучном крике. Руки его дрожали. Второй секретарь обкома товарищ Епифанов задвигался, крякнул, тяжело посмотрел на адвоката:

— Есть предложение утвердить решение горкома об исключении… За неправильное хранение партийного билета! — сказал он четко, с расстановкой.

Члены бюро молчаливо одобрили это решение. Я встретился глазами с Шамухамедом, и мы поняли друг друга. Потом я посмотрел на Шаганэ. Она сидела в стороне от стола бюро, у противоположной стены, и держала в руках папку с документами. На меня она совсем не смотрела, будто меня здесь и не было. И опять удивился я происшедшей в ней перемене. Все в ней увеличилось, словно налилось некой особенной вескостью: плечи, бюст, размах бедер. И посадка головы определилась раз и навсегда. Эта величественность, которая происходит от хорошего питания, отдаляла, делала ее чужой…

— Айрапетов!..

Вначале я не понял, о чем идет речь… «в бедняцкой семье…участвовал в организации социалистической торгов^, ли… обеспечение фронта сухофруктами… коллектив универмага систематически перевыполняет планы, налажена политико-воспитательная работа…»

Я вертел головой, тревожно вглядываясь в лица членов бюро. Они были непроницаемы, лишь зампредседателя облисполкома Костецкий улыбнулся мне заговорщически: мол, наше с тобой дело!.. Ага, вот и суть. «Контролирующими органами в универмаге вскрыты случаи пересортицы, обмана покупателей. Все это говорит о слабом контроле со стороны директора, партийной и профсоюзной организаций универмага за работой продавцов…»