Падение Римской империи

Таким образом, за фасадом реальных успехов Констанция можно легко различить последствия того кризиса, в результате которого оказался низвергнут Стилихон. И даже если значительно сократившиеся военные силы действовали не так уж плохо, начала вырисовываться еще одна проблема. Первые ее признаки обнаружились во время осад Рима, предпринятых Аларихом, когда ему удалось в какой-то мере добиться от сената содействия своим начинаниям (речь шла о генеральском чине для него самого, золоте для его приближенных и усилении политического влияния племени готов в целом) даже несмотря на то, что это противоречило прямо выраженным пожеланиям Гонория и центральных властей. Аттал удовлетворился тем, что сделался императором готов, хотя и стремился к тому, чтобы с помощью готских войск подчинить себе всю Африку, в результате чего Западная Римская империя лишилась бы последней опоры своей независимости. То же самое повторилось в Галлии около 414 г. Когда на сей раз Атаульф вернул Атталу императорский сан, часть галльской землевладельческой аристократии была готова, чтобы поддержать его. Что касается свадьбы Атаульфа, важно не только то, где она имела место, но и число галльских аристократов, желавших петь свадебные песнопения, а также отправиться спать при режиме, основанном на власти готов. Паулин из Пеллы, принявший пост комита священных щедрот при Аттале, позднее писал, что поступил так не потому, что верил в легитимность или долговечность этого режима, но оттого, что ему казалось, что это лучший путь к миру (Eucharist. 302–310). Вероятно, теми же мотивами руководствовались и многие сенаторы, сотрудничавшие с Аларихом, однако это не снижало опасность, которой они подвергались.

Здесь мы имеем ранний пример того, как именно внешним военным силам удавалось обнаружить слабые места в римской политической системе, существовавшие издавна. В ходе Адрианопольской кампании (см. гл. IV), а также при пересечении Рейна в конце 406 г. наименее привилегированные сословия стремились помочь варварам-интервентам или даже присоединиться к ним. Это не слишком удивительно, учитывая, как мало благ таким сословиям приносила система, в которой всем заправляли имущие классы, причем к своей же выгоде (мы писали об этом в гл. III). Желание последних иметь дело с варварами представляло собой явление совершенно иной природы, грозившее империи куда большими неприятностями, однако и оно коренилось в природе системы. Учитывая гигантские размеры империи и ограниченные возможности бюрократии, Римская империя не могла быть ничем иным, как миром, состоящим из общин, где существовало самоуправление; они поддерживали свое существование за счет отчасти [военной] силы, отчасти политического соглашения: в обмен на уплату налогов центру тот обеспечивал защиту местной землевладельческой элите. Появление вооруженных сил, пришедших откуда-то извне в самое сердце империи, чрезвычайно осложнило выполнение этого договора. Быстрота, с которой некоторые землевладельцы устремились на защиту режимов, за которыми стояли варвары, свидетельствовала не столько о падении морали среди тех, кто жил в позднеримской империи, сколько о том, что земля представляет собой совершенно особую форму богатства. При проведении исторического анализа (не говоря уже о старинных завещаниях) богатство в виде земель обычно противопоставляется движимому имуществу, что точно отражает суть проблемы. При изменении условий в тех местах, где живешь, его невозможно просто взять и унести с собой, в отличие от мешка с золотом или бриллиантами. Если вы все-таки уедете, то лишитесь того, что составляет ваше богатство, и, следовательно, своего статуса. Итак, у землевладельцев не оставалось выбора: они должны были попробовать свыкнуться с новыми условиями, и именно это начало происходить близ Рима в 408–410 гг. и в Южной Галлии в 414–415 гг. Правда, этот процесс зашел не слишком далеко, поскольку Констанций весьма скоро взял центральную власть в свои руки. Вероятно, он также осознавал наличие здесь и политической проблемы и предпринял быстрые действия, чтобы совладать с ней.