Читаем Падение с яблони полностью

Честно говоря, неплохое наследство. Я соорудил мольберт и сделался художником. Пока, правда, копирую своих предшественников – Рафаэля и Рубенса. Мать моей мазней восхищается. Отец молчит как рыба, он вообще не имеет привычки хвалить кого-нибудь, кроме себя. Сохраняет наплевательский вид. Для него все, что не связано с огородом, несерьезно. Братуха предлагает создать такое полотно, на котором поместились бы десять голых баб.

Ну вот, пожалуй, и все о себе. Таков я на сегодняшний день. Таковы мои делишки в пятнадцать с половиной лет. Заканчиваются зимние каникулы.

И на дворе 1971 год.

Скоро пойду в бурсу. И тогда начну делать регулярные записи.

<p>2. Бурса</p>

15 января. Пятница.

Мое училище, которое мы называем бурсой, – это массивное четырехэтажное здание мрачно-серого цвета. И, несмотря на большие светлые окна, от него все-таки попахивает чем-то тюремным.

Каждый этаж рассечен пополам длинным прямым коридором, по которому так и хочется разогнаться и пробежать с ветерком. Однако не делаешь этого по двум причинам. Во-первых, рискуешь быть сбитым внезапно открывшейся дверью, что случается и при ходьбе. Во-вторых, если зазеваешься, можешь прямехонько вылететь в окно, которым обрывается коридор. И такое бывало.

Есть и еще две причины, чтобы не носиться по бурсе сломя голову. Это «Правила для учащихся», размноженные на каждом этаже, и наш завуч Федор Петрович, который на этих «Правилах» помешан.

Самый неприятный этаж – третий. И нормальный учащийся старается его обойти. Там располагается неприятельский штаб – учительская. А также кабинет директора, которого, несмотря на уважение, наш брат старательно избегает.

Любимые этажи – первый и четвертый. На первом находится столовая, манящая своими запахами. На четвертом – спортзал и медпункт, где можно вволю побеситься и взять освобождение от занятий. Второй этаж – сплошные аудитории и библиотека. И мне он со своим книжным запасом как-то более по душе.

Из двух лестничных клеток, расположенных по торцам здания, только одна функционирует полностью и постоянно. Другая – лишь со второго этажа по четвертый. Площадка на первом, где законсервирован запасной выход, образует тупиковый отросток – единственное бесконтрольное место. Здесь не ступает нога преподавателя, за исключением завуча. И девчонкам тут нечего делать. Для них это открытая непристойщина. Стены изодраны до кирпича и расписаны сортирным фольклором, потолок закопчен спичками и заплеван. Здесь стоит неистребимый запах мочи и табака. Зимой на переменах здесь толпится половина всех курильщиков. Все самое захватывающее происходит здесь. Здесь выясняют отношения, идут разборки, здесь квасят носы и воспитывают новичков. Здесь местные собирают оброк с неместных. Здесь вторая жизнь бурсы.

В нее я еще не включился.

Наша группа отборная в прямом смысле. Отобрана из лишних людей не только в девятнадцати других группах, но и в нескольких других учебных заведениях. Однако порядковый номер ее почему-то второй.

Всего нас двадцать человек, из которых две девчонки – Настя Дранченко и Вера Калмыченко. Обе из одной кубанской станицы, но так не похожи друг на друга, будто притащили их сюда с разных концов света.

Настя – чистая кобыла, палец в рот не клади. Смешливая, веселая, пышущая здоровьем и энергией. Красавицей ее не назовешь, как и французского актера Фернанделя, на которого она здорово смахивает. Однако тело у нее не по годам – прямо руки чешутся. Повалить ее, помучить – одно удовольствие. Что, собственно, наш брат частенько и проделывает.

Верка похожа на нее только тем, что тоже не красавица. Лицо ее здорово портят тяжелые старушечьи очки. Что касается фигуры, видимо, в младенчестве ее неправильно пеленали. Получилось этакое полено на полусогнутых ногах. И если к этому добавить ее природную безвкусицу, тупость, угрюмость, покорность и чрезмерную стыдливость, то, честное слово, девчонку можно пожалеть.

Не знаю, какая из перечисленных черт больше всего приглянулась группе, но Верка в первый же день была избрана комсоргом. И теперь бедняжка добросовестно собирает с нас взносы, вызывая раздражение даже у своей единственной подруги.

Друзей пока нет. Чаще всего провожу время с Юркой Хайловым. Он тоже станичный, кубанский. В Таганроге живет на квартире у какой-то бабки. С ним еще трое наших. Все в гости приглашают, выпить предлагают. Думаю, за этим дело не станет.

Хайлов – большой любитель выпить. Но курильщик он вообще страшный. Наверное, и засыпает с сигаретой в зубах. Такое впечатление, что всю жизнь ему это запрещали. Любит еще поговорить о девочках и зубы при этом поскалить. Тут уж я ему прекрасная компания.

Эх, девочки-девочки! О них мы только и говорим. Хотя в основном с плохой стороны, но без конца о них. Предмет бы нам такой – девочковедение. Вот бы успеваемость была!

<p>3. Завод</p>

16 января. Суббота.

Практика на заводе.

Радость эта выпадает по средам и субботам. Первая смена заканчивается в час дня, что само по себе уже приятно. Однако за столь раннее освобождение приходится дорого платить…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Человек 2050
Человек 2050

Эта книга расскажет о научных и социальных секретах – тайнах, которые на самом деле давно лежат на поверхности. Как в 1960-х годах заговор прервал социалистический эксперимент, находившийся на своём пике, и Россия начала разворот к архаичному и дикому капитализму? В чем ошибался Римский Клуб, и что можно противопоставить обществу "золотого миллиарда"? Каким должен быть человек будущего и каким он не сможет стать? Станет ли человек аватаром – мёртвой цифровой тенью своего былого величия или останется образом Бога, и что для этого нужно сделать? Наконец, насколько мы, люди, хорошо знаем окружающий мир, чтобы утверждать, что мы зашли в тупик?Эта книга должна воодушевить и заставить задуматься любого пытливого читателя.

Евгений Львович Именитов

Альтернативные науки и научные теории / Научно-популярная литература / Образование и наука
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука