Падение [Сюрреалистический роман]

Евгений МОСКВИН ПАДЕНИЕ Сюрреалистический роман

От издателя

Рукопись, публикуемая ниже, была найдена в квартире человека, подозревавшегося в убийстве и скончавшегося несколько дней назад от сердечного приступа. Ее содержание повергло в шок всю нашу редакцию. Автор, по всей видимости, разрабатывал некое философское учение, которое так и не было найдено, — остались только эти записи

Рукопись не имеет названия, но мы взяли на себя смелость озаглавить ее. Текст публикуется полностью.

Глава 1

Вы всегда рассказывали мне сказки о морали и нравственности, эти два слова есть для вас высшая, непререкаемая ценность; ее вы ревностно охраняете, даже не подозревая, что кто–нибудь может разрушить все это неким новым замыслом.

Глубинный стук ваших сердец до самой смерти будет заглушать потусторонний скептицизм неповиновения, и вам действительно покажется, что вы достигли счастья в этом повседневном однообразном круговороте. Предсказуемость человеческой жизни (а не жизни вещи, предмета) — худший объект ревностных стремлений, а жажда обогащения — ее бессменный спутник; когда вы на самой вершине, страдания только усиливаются, ибо даже после этого хочется чего–то большего, а разум ограничивает воображение. Ваше ничтожное стремление вверх являет собой алогичную перспективу.

Чтобы заглушить страдания, вы шутите и улыбаетесь, не осознавая, что положительная эмоция никогда до конца не покроет отрицательную. В самый неподходящий момент последняя высунет свою острую гнилую мордочку на свет — все пойдет наперекосяк. Должно быть, после этого вы посчитаете, что жизнь кончена. Вы даже не вспомните о тех вещах, ради которых существовали.

Любое телодвижение рождается желанием или устремлением, они могут быть достижимы или нет. Вас охватывает неизбывная глупая радость, если все–таки удалось прыгнуть достаточно высоко; да, положительные эмоции есть верное лекарственное средство от сокрушительной тоски. При ином исходе вы будете рыдать и убиваться, пенять на горькую судьбу. И именно тогда возникнет резонный вопрос: неужели с самого начала нельзя было абстрагироваться от желаний, оставаясь сфинксом?

Когда вы говорите, что жизнь — не рулетка, какой смысл вы вкладываете в эти слова? Совершенно не тот, который присутствует в них на самом деле. Вам никогда не приходило в голову, что двухсторонняя монета, (два крайних результата некоего предприятия), на которой именно герб, и только герб, является положительным исходом, — это тоже рулетка, но только более удачная? Именно поэтому вы списываете на нее все свои действия, на самом–то деле руководствуясь только лишь самоослеплением. Это и есть ваша поверхностная вера в благоразумие.

Часы идут. Время уходит. Но только для вас, ибо трусливое желание убежать от старости — то, что не дает покоя вашему подсознанию более всего. Вы боитесь перестать чувствовать и мыслить.

Состояние человеческой души до рождения сходно с ее состоянием после смерти. До рождения мне было хорошо, так как я ничего не помню. Между тем, я уверен — что–то все–таки со мной происходило, я могу назвать это не иначе, как совершенным состоянием. К нему я вернусь снова после того, как физически умру.

Смерть — вот к чему должно стремиться человечество. Внутри трупа и под внешней оболочкой вещи протекают великие процессы, которые я уже давно стремлюсь понять и обрисовать.

Итак, вы желаете покоя, но вечный покой вас пугает; всю жизнь одно противоречивое самобичевание и гонка за страданием, надевшим личину счастья. Этот очевидный обман вам необъяснимо привлекателен; правда, после него уже не нужна.

Глава 2

Сегодня я ходил на выставку — посмотреть на глупцов, которые любуются картинами. Их рты полуоткрыты, нос шмыгает, глаза удивленно и вместе с тем радостно сияют «прекрасному явлению». Я смотрю на картины — они не вызывают во мне ничего, кроме равнодушия. Я подчеркиваю — они мне не неприятны; они для меня — то же, что пустые полотна.

Какая–то женщина оборачивается и смотрит на меня.

— Не правда ли, как красиво? — она кивает в сторону одной из картин, ее губы искривлены в улыбке.

Я морщусь и ничего не отвечаю. Отворачиваюсь и иду в другой конец зала. Она удивлена. Мне наплевать. Это еще одна разрушительная эмоция.

Паркетный пол поскрипывает, отдавая в ушах, мне приходит в голову, что сосуды, наверное, от этого розовеют. Они покроют ушные раковины тонкой тошнотворной сеткой, затуманят слух — навязчивая несвобода. Я все время твержу себе, что необходимо как можно меньше двигаться, но не всегда нахожу в себе силы это исполнить.

И зачем я сюда пришел? Еще раз убедиться в том, что я и так знаю?