Падение Стоуна

Когда на Сент-Джеймс-сквер меня провели в маленькую гостиную, мной овладели дурные предчувствия. Совсем другая комната, более уютная и интимная, чем великолепный салон, где мы сидели в прошлый раз. В камине горел огонь, насыщая воздух приятным теплом и ароматом яблоневых поленьев. Каминную полку заполняли всякие безделушки — зеркальца, вышивки в рамках, бронзовые статуэтки. Красивая голубая фарфоровая чаша. Стены прятались за книжными полками. Видимо, Рейвенсклифф был ненасытным читателем, притом всеядным. Книги эти предназначались для того, чтобы их читали. И их читали. Романы на французском, английском, немецком и итальянском. Труды по истории и философии. Медицинские журналы, записки путешественников. Классики — в переводах и на языке оригинала. Словари и справочники. Многие английские заголовки были мне знакомы, о других я слышал. Золя, Толстой, Дарвин, Милль, Маркс, заметил я с любопытством. Познай своего врага. Книги по психологии и социологии. Даже несколько по криминалистике. Внушительный ассортимент. Счастливец — человек с достаточным досугом и энергией, чтобы прочесть их все. Рейвенсклифф, разумеется, досугом не располагал. Любопытно! Я чуть-чуть устыдился того времени, которое проводил в пабах.

А на стене две картины. Небольшие. Портрет леди Рейвенсклифф, написанный, прикинул я, лет двадцать назад. Я уловил обаяние. Она принадлежала к тем, кого художники должны любить. Левое плечо обращено прямо на смотрящего, голова повернута за пределы холста. Золотисто-алое платье оттеняло ее длинную изящную шею. Никаких украшений, она в них не нуждалась. Достаточно было ее лица и волос. Она была и все еще оставалась обворожительной женщиной.

— Эннёр, — раздался тихий голос позади меня.

Я обернулся. В дверях стояла леди Рейвенсклифф с легкой улыбкой на губах.

— Простите?

— Жан-Жак Эннёр. Он умер несколько лет назад, и, полагаю, его слава сошла на нет, но он был одним из лучших портретистов своего поколения. Это я в тысяча восемьсот девяностом, до того, как стала старой и морщинистой.

— Вот уж нет, — пробурчал я. Настроение рассыпаться в комплиментах у меня не было. Собственно, за мной этого вообще не водилось, и тут я был полнейший профан.

— А это Джон. — Она кивнула на портрет, запрятанный в углу. — Он и слышать не желал ни о каких портретах и уступил потому лишь, что я потребовала такой подарок на мой день рождения. Он продолжал ворчать и согласился только на этот, почти миниатюру. Такой крохотный, что его почти невозможно разглядеть.

Я всмотрелся. Таким, значит, был лорд Рейвенсклифф. Я напряженно щурился, но никаких подсказок не извлек. Ничего примечательного. Ничего похожего на надменность или гордость; ни тени жестокости или доброты. Просто лицо. Лицо весьма преуспевшего джентльмена, невозмутимо глядящего перед собой, лишь с легчайшим намеком на сожаление из-за необходимости попусту тратить время, чтобы умиротворить требовательную жену. Он выглядел почти симпатичным.

— Могу ли я сказать, как меня удивляет, что он находил время так много читать? — сказал я, указывая на полки. — Я полагал, что бизнесмены целиком посвящают себя бизнесу.

— Он любил читать, — сказала она, улыбнувшись моему недоумению. — Но это моя комната. Комната Джона наверху. Он предпочитал менее бархатную обстановку. Избыток комфортабельности мешал ему, когда он работал.

— А!

— Вот-вот. Я умею читать.

— Я не имел в виду…

— Нет, имели, — сказала она весело.

Я покраснел.

— Ничего. В этой стране совершенно естественно, что женщины моего положения считают чтение книг вульгарностью. Однако не забывайте, что прежде я жила во Франции, где это не считается нарушением хорошего тона. Но я любила читать всю свою жизнь. Мы поговорим об этом побольше как-нибудь в другой раз. Я всегда думала, насколько важно знать, что читает мужчина. Скажите, что вы думаете об этом?

Она взяла голубую чашу и протянула ее мне небрежным движением. Что я мог сказать?

Голубая чаша. С узорами. Голубыми же. Я пожал плечами. Она поставила чашу на место.

— Ну? — сказал я в меру холодно. — Вы хотели поквитаться, обличив мое невежество, и преуспели. Почему бы не просветить меня?

— Всего лишь пустяк, — ответила она. — И вы правы: это было оскорбительным. Прошу прощения. Не начать ли нам с начала?

— Хорошо.

— Ну, так скажите, вы как-нибудь продвинулись после нашей последней встречи?

— Немножко. Поговорил кое с кем, почитал о прошлом. Но, должен сказать, у меня возникли вопросы, и они требуют ответа, прежде чем я смогу продолжать.

Я был недоволен. Наша встреча началась скверно.

— Боже мой, — сказала она с улыбкой. — Звучит и правда очень серьезно.

— Так и есть.

— Продолжайте же, — подтолкнула она, когда я умолк.

Никогда прежде ничего подобного от меня не требовалось, и я не знал, как сформулировать мои вопросы. Прикидывать, что следует сказать, и сказать это теперь, когда она сидит напротив меня, — большая разница!

— Мистер Брэддок, вы что-нибудь скажете или будете смотреть на меня весь день?

— Трудно определить, с чего начать.

— Может быть, сначала?