Падение Стоуна

— Очень мало, — сказал я твердо. — И словно бы знать особенно нечего. Он был журналистом, теперь как будто ведет жизнь досужего джентльмена со скромным состоянием. Он был знаком с леди Рейвенсклифф много лет назад и появился на сцене в неясной роли вскоре после смерти Рейвенсклиффа. Какое-то упоминание ФО, но я не знаю, что это такое. Но только не Форин оффис, то есть министерство иностранных дел, поскольку он там не числится. Я справлялся, — докончил я неуклюже.

— Ну, как вы и сказали, знаете вы очень немного.

— Ну, так скажите мне побольше. Ясно, что вам что-то известно.

— Только если вы обещаете отнестись серьезно к моим рекомендациям.

— Непременно, — сказал я непоколебимо. Но не помню, собирался ли я сдержать обещание.

— Отлично. Генри Корт, возможно, самый влиятельный человек в Империи… — Он поднял ладонь, заметив на моем лице недоверие. — Пожалуйста, если вы хотите, чтобы я вам рассказал, не перебивайте меня. Я кратко соприкоснулся с ним, как вы верно догадались, в «Таймс» лет двадцать назад. Предположительно он был журналистом, но писал он мало. Тем не менее его отправили корреспондентом в Париж, хотя у «Таймс» там уже кто-то был. Никто не знал, откуда он взялся, почему его назначили, хотя поговаривали, что одно время он работал в «Барингсе» и что его парижское назначение было устроено сэром Генри Уилкинсоном, чье имя, я уверен, вам ничего не говорит.

— Вы правы. Но «Барингс» уже не раз всплывал за прошлую неделю.

Он нетерпеливо отмахнулся от моей доскональности.

— До своей смерти сэр Генри Уилкинсон был — во всяком случае, так говорили — главой Имперской секретной службы. Говорили — хотя опять-таки никто не знал ничего наверное, — что Генри Корт его куда более компетентный преемник. Говорили — так же без намека на факты или детали, — что однажды он в одиночку предотвратил катастрофу, которая повлекла бы гибель Империи. Что он убивал людей, а других распоряжался убить.

Я было открыл рот, чтобы как-то отозваться, затем передумал и снова его закрыл.

— Предприятие в масштабе Британской империи окружено врагами и опасностями. Несколько десятилетий мы противостояли войне и неплохо в этом преуспели. Но исчерпание нашей удачи — только вопрос времени. С кем мы будем сражаться? Как мы обеспечим себе преимущества? Кто наши друзья? Как мы оберегаем наши дипломатические, индустриальные, военные секреты? Этим, как говорят, занимается Генри Корт.

— Вы говорите несерьезно?

— Совершенно серьезно.

— Вы не начитались бульварных романов?

— Нет.

— Но раз вам известно все это, оно предположительно известно и нашим врагам.

— Предположительно. Но я не знаю этого наверняка, как и они. Что именно делает Корт и как он это делает, я не знаю. Историй хватает, но мне ни разу не удалось установить что-либо настолько достоверно, чтобы напечатать в газете, например. Не то чтобы мне это разрешили, даже если бы я и задумал столь непатриотичный поступок. Но не важно. Я пытаюсь объяснить вам, что если тут каким-либо образом замешан Корт, значит, в той же мере и интересы Империи в целом. И младшему репортеру без большого опыта никак не следует совать сюда нос.

— Может быть, он просто друг семьи.

— У Рейвенсклиффа друзей семьи не было. Как нет их и у Корта.

— Так что же происходит?

— Понятия не имею. И рекомендую вам не пытаться это узнать. Ничего хорошего вам это не принесет. Корт про вас знает?

— Сильно сомневаюсь. То есть не представляю, каким образом?

— Ах так! Вы не замечали, чтобы кто-нибудь следил за вами?

Теперь я и вправду встревожился.

— Вы же не серьезно?

Я знал, что повторяюсь, но это казалось оправданным.

— Два года назад, — сказал он, — в Англии жил немецкий репортер, корреспондент одной берлинской газеты. Он задавал вопросы о мистере Корте. Он умер пару месяцев спустя. На железнодорожных путях, сразу за Суиндоном. Вердикт был «самоубийство».

— Правда?

— Мораль: не интересуйтесь мистером Генри Кортом. Так как вы англичанин, он, без сомнения, будет к вам более снисходительным, поскольку безопасно предположить, что вы не — или пока еще не — на службе у наших врагов.

— Разумеется, нет…

— Но разумеется, вы на платной службе у женщины, которая является — или являлась — подданной Австро-Венгерской империи, союзницы Германской империи.

Я разинул рот. Мне следовало бы лучше справиться с собой, но я разинул рот.

— Вы это сочинили, — сказал я с упреком.

— Я лишь указываю, что чрезвычайно щедрая оплата за выполнение крайне сомнительного поручения может быть истолкована очень по-разному, в том числе и не в вашу пользу.

— Я, конечно, не собираюсь отказываться от трехсот пятидесяти фунтов в год из-за фантастических выдумок какого-то чиновника, — сказал я стойко. — Если кто-нибудь захочет спросить меня, чем я занимаюсь, я объясню откровенно и полностью. Естественно. Но я не делаю ничего хоть в малейшей степени предосудительного. И я в своем праве.

— Конечно. Но ваше право как англичанина может быть понято неправильно, как противоречащее вашему долгу. Так что будьте осторожны. Вы все еще склонны продолжать?