Падение титана, или Октябрьский конь

«Как сказать ему, самому преданному из друзей, что болит вовсе не тело? Только не мои легионы! О Юпитер Наилучший Величайший, только не мои легионы! Два года назад мне и в голову бы ничего подобного не пришло. Но мне преподал урок мой девятый. И теперь я не доверяю никому, даже десятому. Цезарь не доверяет теперь никому, даже десятому».

— Просто спазм в желудке, Луций.

— Тогда, если можешь, объясни.

— Остаток этого года я буду маневрировать. Сначала Рим, потом легионы. Я отчеканю шесть тысяч талантов, чтобы им заплатить, но платить сейчас не буду. Я хочу знать, что говорил им Антоний, а этого я не узнаю, пока они сами не скажут. Поехав в Капую, я мог бы все пресечь уже завтра. Но это было бы преждевременным: нарыв должен назреть. И лучший способ добиться этого — держаться от легионов подальше.

Цезарь взял корешок сельдерея и снова принялся за еду.

— Антоний заплыл очень далеко, под ним большая глубина. И взгляд его устремлен на прыгающий в волнах кусок пробки, сулящий спасение. Он не вполне представляет, в какой форме придет к нему это спасение, но он плывет, прилагая все силы. Может быть, он надеется, что я умру. С человеком ведь всякое может случиться. Или я уеду в провинцию Африка со всем войском, вновь оставив его пастись на привольных лугах. Он — человек Фортуны, он хватается за любой шанс, но сам подстилку себе не готовит. Перед тем как ударить, я хочу, чтобы он заплыл еще дальше, и мне надо в точности знать, что он делал и что говорил моим людям. Необходимость вернуть серебро будет теперь его тяготить, заставляя еще больше напрягаться, чтобы доплыть до куска пробки. Но там буду ждать я. Честно говоря, Луций, я надеюсь, что он продержится на плаву еще месяца три. Мне нужно поставить на ноги Рим, а уж потом я примусь за него и за легионы.

— Но, Гай, он ведет себя как изменник!

Цезарь подался вперед, похлопал Луция по руке.

— Не волнуйся, в нашей семье никого не будут судить за измену. Я не стану его вытаскивать, но головы не лишу. — Он хихикнул. — Вернее, обеих голов. В конце концов, большую часть времени за него думает член.

2

Когда обезображенный болезнью, растерявший всю свою знаменитую красоту Сулла вернулся с Востока во второй раз, он был назначен диктатором Рима. (Он сам это организовал, только предпочитал об этом молчать.)

Несколько рыночных интервалов он вроде бы ничего не делал. Но от некоторых внимательных глаз не укрылось, что по городу расхаживает сердитый маленький старичок, закутанный в плащ. Его видели и у Квиринальских ворот, и у Капенских, и у цирка Фламиния, и у Агера. Это был Сулла, который бродил по узким аллеям и широким улицам, чтобы понять, в чем нуждается Рим, разоренный двадцатью годами внешних и внутренних войн.

Теперь диктатором Рима был Цезарь. Более молодой и все еще статный, он тоже ходил по городу, по узким аллеям и широким улицам, от Квиринальских ворот до Капенских, от цирка Фламиния до Агера. Чтобы понять, в чем нуждается Рим, разоренный пятьюдесятью пятью годами внешних и внутренних войн.

Оба диктатора в детстве и юности жили в худших районах города, видели бедность, преступления, пороки, грубую несправедливость и (что не вполне в характере римлян) веселое принятие своей судьбы. Но в отличие от Суллы, однажды отринувшего все и вся, чтобы полностью погрузиться в мир плоти, Цезарь знал, что никогда не оставит работу. Работа была нужна ему, чтобы жить. Ибо свою жизненную энергию он черпал в безостановочном напряжении интеллекта. Плоть же его вела себя спокойно и не требовала постоянного ублажения, как плоть Суллы.

Анонимность ему тоже не требовалась. Цезарь всюду ходил не таясь. С удовольствием останавливался и выслушивал каждого — от прежних дружков, что теперь ведали общественными нужниками, до шестерок из клана Декумиев, снимавшего денежки с лавок, ларьков и лотков. Он разговаривал с греками-вольноотпущенниками, с матерями, вечно таскающими повсюду детей, с евреями, с римскими гражданами четвертого и пятого классов, с неимущими, с педагогами, кондитерами, пекарями, мясниками, аптекарями, астрологами, с домовладельцами и простыми жильцами. А также с изготовителями восковых масок-портретов, скульпторами, художниками, врачами, ремесленниками, среди которых были и женщины, что не считалось в Риме чем-то из ряда вон выходящим. Простым римлянкам не возбранялось лепить горшки, плотничать, врачевать и заниматься любым другим посильным трудом. Где-то работать или торговать было заказано только женщинам высшего класса.

Цезарь тоже был домовладельцем — владел инсулой Аврелии. Теперь ею управлял старший сын Бургунда, Гай Юлий Арверн. Наполовину германец, наполовину галльский арверн (свободнорожденный), он получил замечательное образование под патронажем матери Цезаря, которая разбиралась в математических и бухгалтерских тонкостях даже лучше, чем Красс или Брут. Поэтому Цезарь долго беседовал и с Арверном.