Падение титана, или Октябрьский конь

— Продолжай делать мне комплименты, и моя голова скоро не войдет в твои двери, — беспечно сказал он и нахмурился. — По крайней мере, твои комплименты искренние. Ты знаешь, что эти идиоты воздвигли в портике Юпитера Наилучшего Величайшего?

Она знала. Одобряя и соглашаясь с этим, она уже достаточно хорошо изучила Цезаря, чтобы понимать, почему это так рассердило его. Сенат и восемнадцать старших центурий решили заказать золотую скульптуру: Цезарь в колеснице, запряженной четверкой коней, а под ним — земной шар. Еще одна почесть вопреки его воле.

— Я стою перед дилеммой, — говорил он ей какое-то время назад. — Если запретить им это, я буду выглядеть неблагодарным, скупым, а если разрешить, все сочтут, что я тщеславен и высокомерен. Я сказал им, что эта конструкция, с моей точки зрения, ужасна, но они сделали вид, что не услышали, и продолжают свое.

«Ужасную конструкцию» он не видел до момента торжественного совлечения с нее ткани. Скульптор Аркесилай постарался. Четыре коня были великолепны. Приятно удивленный, Цезарь медленно обошел вокруг скульптуры и увидел пластинку, прикрепленную к переднему борту колесницы. Надпись, сделанная на греческом, повторяла надпись под его статуей на рыночной площади в Эфесе: «НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ СУТИ» и все остальное.

— Снимите эту мерзость! — рявкнул он.

Никто не двинулся с места.

У одного из сенаторов на поясе висел кинжал. Цезарь схватил его и вонзил в золото. Еще немного усилий — и пластинка отскочила.

— Никогда, никогда больше не говорите так обо мне! — крикнул он и отошел, разъяренный до такой степени, что отброшенную пластинку быстро смяли, превратив ее в металлический шар.

Поэтому в ответ Клеопатра примирительно сказала:

— Да, я знаю об этом. Мне жаль, что ты оскорблен.

— Я не хочу быть царем Рима, и я не хочу быть богом! — проворчал он.

— Но ты — бог, — просто сказала она.

— Нет, я не бог! Я смертный человек, Клеопатра, и меня ждет судьба всех смертных! Я умру! Слышишь? Умру! А боги не умирают. Если бы меня сделали богом после моей смерти, все было бы по-другому. Я спал бы себе вечным сном, не ведая, что я — бог. Но живой и смертный я быть таковым не могу. Да и зачем мне быть царем Рима? — сердито добавил он. — Как диктатор я и так могу делать все, что хочу.

— Он как бык в загородке, которого дразнит и мучает толпа сорванцов, чувствующих себя в безопасности, — с большим удовлетворением сказала Сервилия Гаю Кассию. — О, как я рада! И Понтий Аквила доволен.

— Как поживает твой преданный любовник? — мило поинтересовался Кассий.

— Работает на меня против Цезаря, но очень осторожно. Конечно, Цезарь не любит его, но одна из слабых сторон Цезаря — его хваленая справедливость, так что он будет продвигать перспективного человека, даже если это бывший республиканец. И настоящий любовник Сервилии, — промурлыкала она.

— А ты стерва.

— Я всегда была стервой. Я должна была ею стать, чтобы выжить в доме милейшего дядюшки Друза. Ты знал, что он запер меня в детской и запретил мне покидать ее, пока я не вышла замуж за отца Брута? — спросила она.

— Нет, не знал. Почему Ливии Друз сделал это?

— Потому что я шпионила за ним для моего отца, который был врагом Друза.

— В каком возрасте?

— Лет с девяти.

— А почему ты жила у брата твоей матери, вместо того чтобы жить со своим отцом? — спросил Кассий.

— Моя мать изменила моему отцу с отцом Катона, — сказала она, и лицо ее исказила мучительная гримаса, хотя с тех пор прошла целая вечность. — И мой отец счел, что ее дети могут быть не от него.

— Это логично, — хмыкнул Кассий. — И все же ты шпионила для него?

— Он был патрицием Сервилием Цепионом, — сказала она, словно этим все объяснялось.

Зная ее, Кассий принял ответ.

— Что у вас вышло с Ватией в провинции Африка? — спросила она.

— Он не разрешил ни мне, ни Бруту собирать долги.

— Понимаю.

— Как дела у Брута?

Вскинув черные брови, она равнодушно ответила:

— Откуда мне знать? Он пишет мне не чаще, чем тебе. А с Цицероном переписывается. Почему нет? Они как две старухи.

Кассий усмехнулся.

— Я встретил Цицерона в Тускуле и провел с ним вечер. Он сейчас пишет хвалебную песнь в честь Катона. Как тебе это понравится, а? Думаю, что не очень. Но назревающая война в Испаниях так пугает его, что он буквально трясется от страха при всей его неприязни к Цезарю. Я спросил его почему, и он сказал, что, если дети Помпея побьют Цезаря, Рим узнает более худшие времена.

— И что ты ответил ему, дорогой Кассий?

— Что, как и он, предпочел бы существовать при спокойном хозяине, которого знаю. Помпеи родом из Пицена, а я не знаю ни одного пиценца, который бы в глубине души не был жесток. Поскреби пиценца — и проглянет дикарь.

— Вот почему из них получаются столь замечательные плебейские трибуны. Они любят ударить в спину и счастливы этим. Тьфу! — плюнула Сервилия. — По крайней мере, Цезарь чистопородный римлянин.

— Настолько чистопородный, что имеет право быть царем Рима.

— Как и Сулла, — согласилась она. — Но опять же как и Сулла, он не хочет.

— Если ты так уверена в этом, почему стараешься убедить всех, что он спит и видит себя коронованным?