Падение титана, или Октябрьский конь

Филипп провел пасынка в кабинет. Цветущий красавец в эти два месяца сильно сдал, постарел. Смерть Цезаря очень подействовала на него, хотя, как и Луций Пизон, Сервий Сульпиций и несколько других консуляров, он пытался придерживаться золотой середины, обеспечивавшей ему выживание при любых политических обстоятельствах.

— Как поживает так называемый внук Гая Мария, Аматий? — спросил Октавиан.

— Его нет в живых, — поморщился Филипп. — На четвертый день Антоний и центурия солдат Лепида пришли на Форум послушать его. Аматий указал на Антония и крикнул: «Вот стоит настоящий убийца!» Солдаты арестовали Аматия и увели в Туллианскую тюрьму. — Филипп пожал плечами. — Аматий так нигде больше и не показался, и толпа в конце концов разошлась по домам. Антоний сразу созвал заседание сената в храме Кастора, где Долабелла спросил его, что случилось с Аматием. Антоний ответил, что казнил его. Долабелла возмутился: римского гражданина надо было судить. Но Антоний сказал, что Аматий не был римлянином, он был беглым греческим рабом по имени Иерофил. И тему закрыли.

— Теперь видно, что за правительство сейчас в Риме, — задумчиво заметил Октавиан. — Конечно, глупо обвинять дражайшего Марка Антония в чем бы то ни было.

— Я тоже так думаю, — согласился мрачный Филипп. — Кассий пытался снова поднять вопрос о провинциях после преторства, но ему велели заткнуться. Они с Брутом попробовали несколько раз встать за трибуналы, но прекратили попытки. Даже после казни Аматия толпа не хотела их видеть, хотя амнистия еще действует. А Марк Лепид теперь новый великий понтифик.

— Они провели выборы? — удивился Октавиан.

— Нет. Его назначили другие понтифики.

— Но это же незаконно.

— Октавий, мы тут больше не знаем, что законно, что нет.

— Мое имя не Октавий. Меня зовут Цезарь.

— Это еще как сказать.

Филипп встал, прошел к столу и вынул из ящика небольшую вещицу.

— Вот, это твое… надеюсь, только на время.

Октавиан взял вещицу и с благоговейным ужасом стал вертеть ее в дрожащих пальцах. Кольцо с печаткой исключительной красоты. Аметист редкостного царского пурпура в розово-золотой оправе. На нем изящное углубление в виде сфинкса и гравировка «ЦЕЗАРЬ» в зеркальном отображении вокруг человеческой головы мифического существа. Он надел кольцо на безымянный палец. Оно пришлось впору. «Странно. У Цезаря были длинные тонкие пальцы, а мои пальцы короче и толще. Лопатовидные, одним словом. Любопытное ощущение. Словно весомость и значимость Цезаря переливаются в мое тело».

— Оно словно делалось для меня.

— Оно было сделано для Цезаря… Клеопатрой, я думаю.

— Но я и есть Цезарь.

— Да подожди ты с этим, Октавий! — резко воскликнул Филипп. — Плебейский трибун — убийца!.. Гай Кассий и плебейский эдил Критоний сняли статуи Цезаря с плинтусов и пьедесталов на Форуме и отослали в Велабр, чтобы их там разбили. Толпа разузнала о том, ринулась к скульптору и спасла статуи. Даже те две, по которым успели пройтись молотком. Потом чернь подожгла мастерскую и двор, огонь пошел к Тусканской улице. Стена пламени! Половина Велабра сгорела. А толпе было все равно. Уцелевшие статуи возвратили на место. Две поврежденные передали другому скульптору для ремонта. А чернь стала требовать, чтобы консулы показали ей Аматия. Это, разумеется, было невозможно. И вспыхнул ужасный, худший на моей памяти бунт. Несколько сотен горожан и пятьдесят солдат Лепида погибли, прежде чем толпу удалось разогнать. Сотню мятежников арестовали, их поделили на граждан и прочих. Граждан скинули с Тарпейской скалы, а неграждан выпороли и обезглавили.

— Значит, требовать справедливости — это измена, — сказал, вздыхая, Октавиан. — Наш Антоний показывает свое истинное лицо.

— Ох, Октавий, он же подлинное животное! Вряд ли он хоть на миг задумывается, направлены его действия против справедливости или нет. Вспомни, что он сотворил на Форуме, когда Долабелла активизировал свои банды. Ответ Антония на уличные беспорядки один — бойня, резня. Потому что резня — его истинная натура.

— Я думаю, он метит в новые Цезари.

— А я так не думаю. Он отменил должность диктатора.

— Если «рекс» только слово, значит, и «диктатор» лишь слово. Насколько я понимаю, никто не смеет теперь восхвалять Цезаря, даже толпа?

Филипп вдруг засмеялся.

— Так считают Антоний и Долабелла! Но ничто не может остановить простой люд. Долабелла велел убрать с места сожжения Цезаря и алтарь, и колонну, когда узнал, что очень многие в открытую называют Цезаря божественным Юлием. Вообрази себе это, Октавий! Чернь принялась поклоняться Цезарю, словно богу, прежде чем остыли камни, на которых он горел!

— Божественный Юлий, — повторил Октавиан, улыбаясь.

— Это пройдет, — сказал Филипп.

Ему не понравилась эта улыбка.