Падение титана, или Октябрьский конь

Сильно раздраженный Антоний потребовал, чтобы девятнадцатого сентября Цицерон явился в палату и выслушал его ответную речь. Но в гневе Антония явно чувствовался страх с элементами истерии, которых раньше в нем не замечалось. Ибо Антоний хорошо понимал, что если два консуляра, таких матерых, как Цицерон и Ватия Исаврик, осмелились открыто выступить против него, значит власть его подходит к концу. Заключение подтвердилось в середине месяца, когда он воздвиг на Форуме новую статую Цезаря, со звездой на лбу и с надписью, что тот никакой не бог. Плебейский трибун Тиберий Каннутий выступил с предложением убрать эту надпись. И Антоний вдруг осознал, что даже мыши обрели клыки.

Если он и винил кого-то в столь резком ухудшении своего положения, то Октавиана, а не Цицерона. Этот слащавый, притворно застенчивый, смазливый сопляк бил его на всех фронтах. Начиная с того дня, когда центурионы вынудили его публично извиниться перед мальчишкой, Антоний все более убеждался, что имеет дело не с ряженым гомиком, а с настоящей коброй.

Девятнадцатого сентября на заседании палаты он разразился громовой отповедью Цицерону, Ватии, Тиберию Каннутию и всем, кто вдруг вздумал открыто критиковать его. Он не упомянул Октавиана, чтобы не выставлять себя дураком, а перешел к освободителям и впервые высказал им порицание за убийство великого римлянина, за неконституционные действия, за откровенное преступление. Это не прошло незамеченным. Баланс резко качнулся не в пользу освободителей, раз уж сам Марк Антоний нашел необходимым выступить против них.

И в этом пассаже Антоний винил не себя, а только Октавиана. Наследник Цезаря открыто говорил всем, кто был готов его слушать, что, пока освободители не наказаны, тень Цезаря будет сердиться. Разве stella critina не сказала со всей непреложностью, что Цезарь — бог? Римский бог! Обладающий огромной властью и непреходящим значением для Рима, любимого им! Октавиан вел эту агитацию не только среди простонародья. То же самое он внушал и представителям высших сословий. Как Антоний и Долабелла собираются поступить с так называемыми освободителями? Разве можно мириться с открытым предательством и даже его восхвалять? Месяцы прошли с мартовских ид, говорил Октавиан всем и каждому, но ничего не произошло, кроме потворствующей пассивности. Освободители свободно разгуливают везде, а ведь они убили бога, который не получил официального признания и все еще не отмщен.

В конце первого октябрьского рыночного интервала ощущение повышенной уязвимости толкнуло Антония провести чистку среди ветеранов охраны. Он арестовал некоторых из них и обвинил в покушении на свою жизнь. И даже имел неосторожность утверждать, что Октавиан заплатил им за это. Возмущенный Октавиан поднялся на ростру и перед подозрительно большой аудиторией в очень хорошей речи доказал свою непричастность, обвинив Антония в клевете. Ему поверили. Антоний быстро все понял, отработал назад и отпустил арестованных, не посмев их казнить. Этой казнью он непоправимо навредил бы себе в глазах и солдат, и всего народа. На другой день после выступления Октавиана новые делегаты от легионов и ветеранов пришли к нему и сказали, что не потерпят, если по его вине с золотой головы дорогого мальчика упадет хотя бы один волосок. Каким-то непонятным для Антония образом наследник Цезаря стал талисманом для армии. Причем священным, как и орлы.

— Я не могу поверить! — кричал он Фульвии, мотаясь по комнате, как пойманный зверь. — Он же ребенок! Как он этого добивается? Ведь я клянусь, что у него нет Улисса, который нашептывал бы ему, что делать!

— Филипп? — подсказала она.

Антоний фыркнул.

— Только не он! Он слишком заботится о своей шкуре. В этом роду все были такие. Нет никого, Фульвия, никого! Ловкость, коварство — вот его суть! Не понимаю, как Цезарь сумел рассмотреть в нем все это!

— Ты сам себя загоняешь в угол, любовь моя, — убежденно сказала Фульвия. — Если ты останешься в Риме, кончится тем, что ты убьешь всех, от Цицерона до Октавиана, и это будет твоим падением. Лучшее, что ты можешь сделать, — поехать в Италийскую Галлию воевать против Децима Брута. Пара побед над одним из главарей освободителей — и ты восстановишь свое положение. Жизненно важно, чтобы ты сохранил под рукой армию, поэтому направь свою энергию только на это. Смирись с тем фактом, что по природе ты не политик. Это Октавиан политик. Вырви у него когти, покинув Рим и сенат.

За шесть дней до октябрьских ид Марк Антоний и разбухшая Фульвия покинули Рим и направились в Брундизий, где должны были высадиться четыре из шести отборных македонских легионов.