Падение титана, или Октябрьский конь

Гай Асиний Поллион с усмешкой смотрел на Планка. Бедный Планк! Великолепный писатель, эрудит, но слепец, неспособный ни видеть, что творится вокруг, ни трезво оценивать ситуацию. Какое значение имеют такие люди, как Планк или Поллион? И какое значение имеет глупый Лепид? Это дуэль между Антонием и Октавианом. Сорокалетний против двадцатилетнего. Известный против неизвестного. Лепид — это просто кусок, который надо кинуть Церберу, чтобы самим не быть съеденными и пройти в Гадес. Все-таки потрясающе быть свидетелем великих событий, когда ты историк! Сначала Рубикон, теперь Лавин. Две реки, и Поллион — там и там.

Остров был небольшой, заросший травой, с несколькими высокими тополями, отбрасывающими длинные тени. Росли там и ивы, но солдаты вырубили их, чтобы наблюдатели с обеих сторон могли видеть, как проходят переговоры. Три курульных кресла поставили достаточно далеко от мыска, где находились слуги с секретарями, чтобы в нужный момент предложить закуски или стремглав прибежать, когда потребуется что-нибудь записать.

Антония и Лепида переправили со своего берега в лодке. Они были в доспехах. Октавиан уже ожидал их в тоге с пурпурной каймой и в коричнево-малиновых сенаторских туфлях с консульскими пряжками в виде полумесяца, а не в своих специальных ботинках на толстой подошве. Аудитория была огромной. Обе армии выстроились по берегам реки, пристально наблюдая, как три фигурки сидят, стоят, ходят, жестикулируют, поворачиваются друг к другу или, наоборот, отворачиваются к стремительному потоку.

Они поприветствовали друг друга. Октавиан, соответственно случаю, почтительно, Лепид — любезно, Антоний — резко.

— Давайте перейдем к делу, — сказал Антоний и сел.

— Как ты думаешь, в чем заключается наша задача, Марк Антоний? — спросил Октавиан.

Он выждал, когда Лепид сядет, и только тогда сел сам.

— Помочь тебе выползти из той ямы, которую ты выкопал для себя, — ответил Антоний. — Ты же знаешь, что проиграешь, если дело дойдет до сражения.

— У нас по семнадцать легионов, и у меня, я думаю, столько же ветеранов, — спокойно сказал Октавиан, вскинув светлые брови. — Однако у тебя преимущество — более опытные командиры.

— Другими словами, ты хочешь вылезти из этой ямы.

— Нет, я думаю не о себе. В моем возрасте, Антоний, я могу позволить себе испытать короткое унижение, которое не омрачит моих перспектив. Нет, я думаю о них. — Октавиан указал на солдат. — Я просил вас о переговорах, чтобы понять, сможем ли мы найти способ сберечь их жизни. Твои люди или мои, Антоний, никакой разницы нет. Они все римские граждане, и все должны жить, растить сыновей и дочерей для Рима с Италией — единого целого, как считал мой отец. Почему они должны проливать кровь просто ради того, чтобы решить, кто из нас лидер стаи?

Трудный вопрос. Антоний смущенно переменил позу и, испытывая неловкость, ответил:

— Потому что твой Рим — это не мой Рим.

— Рим есть Рим. Никто из нас не является его собственником. Мы оба его слуги, мы не можем быть его хозяевами. Все, что ты делаешь, все, что я делаю, должно быть направлено к его вящей славе, увеличивать его мощь. Это также относится к Бруту и Кассию. Если ты, я и Марк Лепид должны соревноваться в чем-нибудь, так это в степени вклада в славу Рима. Сами мы смертны, умрем ли мы здесь, на поле сражения, или позже, в мире друг с другом. А Рим вечен. И мы принадлежим Риму.

Антоний усмехнулся.

— Вот что я тебе скажу, Октавиан. Говорить ты умеешь, но, к сожалению, не умеешь командовать войском.

— Если переговоры — мой конек, тогда сейчас я на месте, — сказал Октавиан с улыбкой Цезаря. — Правда, Антоний, я не хочу кровопролития. Я только хочу опять увидеть всех нас, сторонников Цезаря, под одним знаменем. Убийцы не оказали нам услугу, убив нашего неоспоримого лидера. После его смерти мы раскололись. Немалую долю вины в этом я возлагаю на Цицерона, который враг всем сторонникам Цезаря, как и ему самому. Я считаю, если мы сейчас прольем кровь, то предадим Цезаря и предадим Рим. Настоящие враги Рима не здесь, не в Италийской Галлии. Они на Востоке. Убийца Марк Брут держит всю Македонию, Иллирию, Грецию, Крит, а через своих приближенных — Вифинию, Понт и провинцию Азия. Убийца Гай Кассий держит Киликию, Кипр, Киренаику, Сирию, может быть, даже и Египет теперь.

— Я согласен с тобой в отношении Брута и Кассия, — сказал Антоний, явно расслабляясь. — Продолжай, Октавиан.

— Марк Антоний, Марк Лепид, я только прошу о союзе. О воссоединении всех сторонников Цезаря. Если мы сможем выяснить, в чем наши мнения не совпадают, и объединиться, тогда мы сумеем справиться и с настоящими нашими врагами — Брутом и Кассием, выставив силу, равную их общей силе. Иначе Брут с Кассием победят и Рима больше не будет. Ибо Брут и Кассий отдадут провинции публиканам и так зажмут их жителей, что те предпочтут дикарей или парфян римскому патронажу.

Лепид молча слушал Октавиана, Антоний вставлял иногда замечания. Почему-то в устах этого юноши все звучало весьма разумно, логично, что очень удивляло Лепида, ведь ничего нового или экстраординарного он им не говорил.