Падение титана, или Октябрьский конь

— Но я должна тебя снова увидеть! Должна! Как только твои войны закончатся, ты осядешь в Риме и будешь править им. Тогда я смогу приехать в Рим, чтобы быть с тобой.

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее.

— Клеопатра, неужели ты так никогда ничего и не усвоишь? Ни один властелин в мире не может покидать надолго свою страну. Ты монарх, и твой долг — править. Вот почему тебе нельзя ехать в Рим.

— Ты тоже монарх, но ты уезжаешь из Рима. И даже на годы, — упрямо возразила она.

— Я не монарх! В Риме есть консулы, преторы, целая система магистратуры. Диктатор — это временная должность, не больше. Поставив Рим на ноги, я тут же сниму с себя диктаторские полномочия. Как это сделал Сулла. По конституции я не могу править Римом. И я не буду им править. А ты правишь Египтом. Тебе нельзя его покидать.

— О, давай не будем ссориться в нашу последнюю ночь! — воскликнула она, схватив его за руку.

Но про себя подумала:

«Я — фараон, я — бог на земле! Я могу делать все, что захочу, и ничто меня не удержит. У меня есть дядя Митридат и четыре римских легиона. Так что когда ты победишь республиканцев, Цезарь, я приеду к тебе.

Говоришь, ты не будешь править Римом?

Конечно же будешь!»

II МАРШ ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ КАТОНА Секстилий (август) 48 г. до P. X. — май 47 г. до P. X

1

Лабиен спешил к Катону и Цицерону с вестью о поражении Помпея Великого при Фарсале. Меняя лошадей, он достиг Адриатического побережья Македонии через три дня после битвы. Последнего, десятого, коня он почти загнал. Хотя он был один и в заляпанных дорожной грязью доспехах, часовые у ворот лагеря сразу узнали это смуглое лицо неримского типа. Все рядовые солдаты знали и боялись того, кто командовал кавалерией у Помпея.

Уверенный, что Катон находится в генеральской резиденции, Лабиен спрыгнул с еле держащегося на ногах коня и зашагал по главной улице лагеря к алому флагу, чье полотнище было так натянуто свежим морским бризом, что казалось жестким. Вопреки всему он надеялся, что Катон будет один. Сейчас не тот момент, чтобы выслушивать разглагольствования Цицерона.

Но, увы, великий адвокат был на месте. Его тщательно выверенная, облеченная в официально-гладкие фразы латынь немолчным потоком лилась из открытой двери, словно он обращался к членам жюри, а не к мрачному, насупившемуся Катону. Едва шагнув через порог, Лабиен заметил, что терпением Катона немилосердно злоупотребляют.

Увидев соратника, оба разом вскочили, готовые засыпать его вопросами. Но выражение лица Лабиена заставило их прикусить языки.

— Он разбил нас меньше чем за час, — коротко бросил Лабиен, прямиком направляясь к столу с вином.

Жажда заставила его залпом осушить содержимое чаши. Он содрогнулся от отвращения и, кривя губы, спросил:

— Катон, почему у тебя никогда нет хорошего вина?

На новость первым отреагировал, конечно же, Цицерон.

Он пронзительно закричал, замахал руками.

— Это чудовищно, невозможно, ужасно! — воскликнул он, заливаясь слезами. — Что я здесь делаю? Зачем я только отправился в это злосчастное путешествие? По справедливости я должен быть сейчас в Италии, если не в Риме. Там я мог бы приносить хоть какую-то пользу, а здесь только мешаю!

И так далее, и так далее. Неизвестно, что вызвало этот припадок самобичевания, но остановить его было нельзя.

Катон стоял молча, чувствуя странное онемение в челюстях. Случилось невероятное — Цезарь победил. Но как такое могло случиться? Как? Как неправому удалось доказать, что он прав?

Их реакция не удивила Лабиена. Он слишком хорошо знал этих людей и слишком мало любил. Выбросив Цицерона из головы, он сосредоточил внимание на Катоне, самом закоренелом, самом заклятом из бесчисленных врагов Цезаря. Очевидно, Катон даже и не думал, что его сторонников — республиканцев, как они себя называют, — может побить человек, поправший все догматы неписаной конституции Рима и святотатственно пошедший войной на свою собственную страну. Сейчас Катон был похож на жертвенного быка, которого ударили молотом по лбу и он упал на колени, не понимая, как это случилось.

— Он разбил нас меньше чем за час? — переспросил наконец Катон.

— Да, хотя был в значительном меньшинстве, без резервов и только с тысячью кавалерии. Я и представить себе не мог, что такое важное сражение займет так мало времени. Как теперь назовут наше поражение? Фарсал!

«И это, — поклялся себе Лабиен, — все, что вы услышите от меня о Фарсале. Я командовал легионами Цезаря с первого до последнего дня его пребывания в Длинноволосой Галлии, и я был уверен, что сумею его победить. Я был убежден, что без меня он не сможет выигрывать битвы. Но Фарсал показал мне, что это не так. Мои отношения с Цезарем всегда были отношениями подчиненного и генерала. Генерал отдавал мне приказы, он знал мои возможности. И всегда оставлял стратегию за собой. Он просто превратил Требония, Децима Брута, Фабия и всех остальных в тактические орудия его стратегической воли.