Падение титана, или Октябрьский конь

Потом он подумал о своем племяннике Бруте, единственном сыне Сервилии. Безусловно, он сын ее тогдашнего мужа, Марка Юния Брута, которого Помпей Магн имел смелость казнить за предательство. Безотцовщина Брут годами страдал по дочери Цезаря Юлии, ему даже удалось обручиться с ней. Это очень нравилось Сервилии! Если бы ее сын женился на Юлии, она могла бы удерживать Цезаря в своей семье, ей не пришлось бы так старательно скрывать свою связь с ним от своего второго мужа, Силана. Силан тоже умер, но от отчаяния, а не от меча Помпея Магна.

«Сервилия всегда говорила, что я не смогу перетянуть Брута на свою сторону, но я это сделал! Первым кошмаром был для него день, когда он узнал, что в течение пяти лет его мать спала с Цезарем. Второй ужас он пережил, когда Цезарь разорвал его помолвку с Юлией и выдал дочь за Помпея Магна, по возрасту годившегося ей в дедушки и палача его отца. Чисто политический ход, привязывавший Помпея Магна к Цезарю, пока Юлия не умерла. А вызывающий жалость Брут — какой же он слабый! — отвернулся от матери и повернулся ко мне. Абсолютно справедливо наказывать аморальных людей, и самое худшее наказание, которое я мог найти для Сервилии, — это забрать у нее драгоценнейшего сынка».

Где сейчас Брут? В лучшем случае вялый республиканец, всегда разрывавшийся между долгом республиканца и деньгами — своим постоянным грехом. Не Крез и не Мидас — для этого он, конечно, слишком римлянин. Слишком ушел в проценты, в брокерские барыши, скрытое партнерство и во все тайные махинации римского сенатора, которому по традиции запрещается заниматься коммерцией, но противостоять искушению не дает алчность.

Брут унаследовал состояние Сервилия Цепиона, основанное на золоте Толозы. Катон скрипнул зубами и схватился обеими руками за поручни так, что побелели костяшки пальцев.

«Цепион, любимый Цепион умер. Умер один, по пути в провинцию Азия, напрасно ожидая меня. Но я не взял его за руку и не помог пересечь реку. Я опоздал на час. О жизнь, жизнь! С тех пор как я смотрел в мертвое лицо Цепиона, рыдая, стеная и воя как сумасшедший, моя жизнь изменилась. Я действительно тогда был сумасшедшим. Да и сейчас остаюсь. Какая боль! Цепиону было тридцать лет, мне двадцать семь. Скоро мне будет сорок шесть. Но кажется, что Цепион умер только вчера, и мое горе так же сильно, каким было тогда.

Брут получил наследство в соответствии с mos maiorum. Он был ближайшим родственником Цепиона по мужской линии. Сын Сервилии, его племянник. Я не завидую огромному состоянию Брута и могу утешить себя тем, что богатство Цепиона не могло попасть в более надежные руки. Я просто хочу, чтобы Брут был больше мужчиной и меньше тряпкой. Но с такой матерью чего от него ожидать? Сервилия сделала его таким, каким хотела, — покорным, полезным и пребывающим в ее воле. Как странно, что Брут нашел в себе силы оборвать нити, за которые она дергала его, и присоединился к Помпею Магну в Македонии. Этот дворовый пес Лабиен говорит, что он даже сражался в Фарсале. Может быть, изоляция от матери-гарпии так сильно переменила его? Может быть, он даже покажет свое прыщавое лицо в провинции Африка? Ха! Этому я поверю, только когда сам увижу его!»

Катон подавил зевок и пошел спать — на свой соломенный тюфяк, брошенный между жалкими неподвижными фигурами Статилла и Афенодора Кордилиона. Потрясающе скверные мореходы. Что один, что второй.

Зефир — западный ветер — продолжал дуть, но уже словно бы с севера, под углом, как раз достаточным, чтобы пятьдесят транспортов Катона шли в нужном направлении — к Африке, однако не к нужному пункту. Вместо того чтобы предъявить путешественникам пятку Италии, потом носок и наконец Сицилию, этот ветер пригнал их прямо к западному побережью греческого Пелопоннеса, к мысу Тенар, откуда они с трудом дошли до Кифер, красивого острова, где Лабиен хотел отыскать остатки войска, сбежавшего из-под Фарсала. Если он все еще был там, то не подал сигнала с берега. Подавив беспокойство, Катон поплыл дальше, к Криту, и на одиннадцатый день прошел мимо ощетинившихся утесов Криуметопона.

Гней Помпей не смог дать Катону лоцмана, но прислал к нему на день шесть самых опытных моряков, знавших восточные области Нашего моря, как некогда знали их финикийцы. Таким образом, это Катон определял местоположение флота.

Хотя они не видели других кораблей, Катон не осмеливался остановиться и взять воду где-нибудь в Греции. Поэтому на двенадцатый день он бросил якорь в незащищенной, но тихой бухте у критского острова Гавдос и там наполнил все бочки и амфоры, какие у него были, родниковой водой. Критский Гавдос был последним одиноким аванпостом ближней к ним суши, дальше простиралось Ливийское море. Ливия. Они направлялись в Ливию, где людей казнили так: обмазывали медом, потом клали на муравейник и пороли. Ливия, страна кочевников мармаридов, всегда ясного неба и, если верить греческим географам, подвижных песков.

Катон сел в лодку и объехал все транспорты, чтобы подбодрить людей.