Падение царского режима. Том 2

Председатель. — Почему этим водворялся порядок? Вы видите, к каким ужасам это приводило!… Ведь порядок не мог быть восстановлен от того, что полицейские стражники перестреляли ночью безоружных и беззащитных политических арестованных?

Щегловитов. — Я допускать не мог, чтобы такие вопиющие безобразия творились…

Председатель. — Вы изволили сослаться на то, что в министерстве юстиции дело обстояло так же и до вас… Но вам, вероятно, известно, что один из ваших предшественников (который стоял тоже не на точке зрения законности) в подобных случаях умел, по крайней мере, становиться на точку зрения ведомственности — защищать лиц своего ведомства. И Меллер-Закомельский, человек другого ведомства, своим заявлением, вероятно, заставил бы его несколько насторожиться в пользу Благовещенского, как лица, принадлежащего к ведомству министерства юстиции: я говорю о министре юстиции Муравьеве. Но при вас, в данном случае, даже и этого не было. Вы не пришли, хотя бы окольным путем, хотя бы во имя подобного мотива, к отстаиванию законности; вы как бы целиком отдали ваше ведомство в распоряжение ведомства политического, — скажем, министерства внутренних дел!… По крайней мере, эпизод с Благовещенским уполномачивает сделать такой вывод. Может быть, вы разъясните это обстоятельство?

Щегловитов. — Самому мне очень трудно делать выводы… Но в отношении фактов я бы сказал так: если рассмотреть всю обширную деятельность за 9 лет, что я был министром юстиции, переписку, которая возникла почти исключительно с ведомством министерства внутренних дел, потому что это ведомство получало сведения и обращалось в министерство юстиции с указаниями на суд и на его деятелей, — я воздерживался бы от вывода, — но полагаю, что в этой переписке вы найдете некоторый материал в том направлении, которое вы отмечали, т.-е. по вопросу о защите и заступничестве (представителей судебного ведомства).

Председатель. — В этом отношении вы держались практики 80-х годов и 90-х годов?

Щегловитов. — На деле, я думаю, я защищал свое ведомство.

Соколов. — Я желал бы задать вопрос, находящийся в связи с прибалтийскими делами: до вас доходили сообщения или жалобы лиц, истязуемых в сыскном отделении Грегусом?

Щегловитов. — До меня? — Нет. Собственно, известные запросы делались… И тогда, я помню, я командировал товарища обер-прокурора для производства расследования.

Соколов. — Шарко?

Щегловитов. — Нет, мне кажется, не Шарко. Не был ли это Руадзе? Специально командированное лицо, мне помнится, не подтвердило поступавшие ранее сведения.

Соколов. — До вас не доходили постановления военных судов, которые в протоколах своих заседаний записывали показания официальных лиц, лично присутствовавших на истязаниях и заверявших своими свидетельскими показаниями, что они видели, как Грегус истязал лиц, судившихся военным судом?

Щегловитов. — Не помню…

Соколов. — Скажите, вам известно, что шли нарекания не только на Грегуса, но и на лиц рижского прокурорского надзора, наблюдавших за следствием, которые наталкивались на жалобы и заявления привлеченных лиц — об истязаниях, чинимых Грегусом?

Щегловитов. — Мне помнится, в запросе было имя одного из товарищей прокурора.

Соколов. — И вы действия этого товарища прокурора расследовали и тоже ничего неправильного в его действиях не нашли?

Щегловитов. — Расследование, которое было произведено, не принесло никаких результатов…

Соколов. — Не было ли так, что после расследования вновь возникали жалобы на Грегуса? Не останавливало ли ваше внимание, что военные суды массами оправдывали лиц, привлеченных по обвинению в убийстве и других серьезных преступлениях на основании дознания, произведенного Грегусом, — оправдывали, потому что на суде обнаруживалось, что Грегус вымогал у них сознание путем истязания?

Щегловитов. — Нет.

Соколов. — Ваше внимание не останавливало на себе большое количество оправдательных приговоров в военных судах?

Щегловитов. — Эти сведения ко мне не поступали.

Соколов. — Какие имелись основания для перемещения прокурора Благовещенского?

Щегловитов — не отвечает.

Соколов. — С вашей стороны было оказано давление, чтобы старший председатель петроградской судебной палаты, Максимович, оставил свою должность и перешел в сенат; что собственно было вами поставлено ему в вину?

Щегловитов. — Мне кажется, то обстоятельство, что он не мог восстановить порядок при приступе к рассмотрению дела о Совете Рабочих Депутатов в 1905 году (судились они в 1906 г.). Вот, кажется, эти обстоятельства и были поводом для его перемещения.

Соколов. — А в чем собственно был беспорядок?

Щегловитов. — Беспорядок начался пением в суде, которое совершенно лишило возможности открыть заседание. Председатель был в этом случае совершенно бессилен…