Падение царского режима. Том 3

Белецкий. — Не будем говорить о последнем времени, потому что, как вы сами знаете, последовал специальный закон о перлюстрации писем в виду военного времени, по которому переписка каждого из нас подвергалась просмотру специальных чинов. По агентурному докладу Плеве, последовало высочайшее повеление покойного императора Александра III, там имелось в виду освещать не только группы, интересовавшие департамент полиции, а даже придворные отношения.

Председатель. — Вы не поняли моего вопроса. Я могу вам сказать больше, что соответственные указания о перлюстрации писем были не только у Александра III, а и у Александра II и Николая I. Первая Екатерина II интересовалась частной перепиской и издала указ о перлюстрации. Все это имеет уже историческое значение. Меня интересует вопрос — на каком законе основывались перлюстрации после того, как были изданы основные законы 1906 года?

Белецкий. — Надо сказать, что это был акт, так сказать, секретного происхождения. Он был незаконным, но давал возможность широкого ознакомления. Доносилось, главным образом, в управление по делам печати, в так называемую иностранную цензуру. Это была область министра внутренних дел, и даже председатель совета министров мог знать постольку, поскольку находился в хороших отношениях с министром; министр внутренних дел мог не дать копии тех писем, которые могли быть интересны председателю совета министров. В департамент же полиции представлялись только те письма, которые имели отношение к партийной среде.

Председатель. — Вы, как юрист, знаете, что скрытность действия не исключает его преступности, напротив, даже предполагает; целый ряд преступлений совершается секретно. Так что, из того, что министерство внутренних дел делало это потихоньку, не следует, что это не преступно.

Белецкий. — Я говорю о том, что это покоилось на высочайшем повелении Александра III, которое я передал моему заместителю. Так, например, при Маклакове я лично имел свою перлюстрацию. Мардариев передавал мне только письма партии с.-д., кадетские и т. д. Маклаков имел общественную, при нем этим ведал Джунковский. Коковцов — тоже.

Председатель. — Вам известно, что Протопопов и его предшественники докладывали содержание частных писем представителю высшей власти в стране?

Белецкий. — Я не сумею доложить. А. А. Макаров, я думаю, не докладывал, по свойству своего характера; это человек, который не позволит вмешиваться партийно, чтобы письма того или другого министра были освещены. Он не позволит себе говорить против кого-нибудь дурное. Он всегда в этом отношении был воздержан и скромен. Что касается Н. А. Маклакова, не смею сказать. Я не так близко с ним знаком. При А. Н. Хвостове, это не докладывалось государю; одна только переписка была ему доложена, переписка, касающаяся иркутского архиепископа.[*] Она была перехвачена военной цензурой в Иркутске и в виду того, что там имелся специальный шифр, она была прислана к нам; в департаменте полиции был такой расшифровщик Зыбин. Это был специалист в этом деле, я думаю, очень редкий, он мог расшифровать всякий шифр. И в данном случае ему удалось найти в священной библии соответственное место. Это была любовная переписка между архиепископом и игуменьей одного монастыря; в одном месте он выражал свое отрицательное отношение к некоторым пунктам программной деятельности царствования последнего времени.

Председатель. — Т.-е. о Распутине?

Белецкий. — Нет, нет, об этом говорил обер-прокурор. Докладывалось, но переписка не представлялась. Переписка, которая присылалась военной цензурой, расшифровывалась и представлялась А. Н. Хвостову.

Председатель. — Почему делу перлюстрации придавался в вашей среде такой секретный характер, что вы передавали своему преемнику?

Белецкий. — В высочайшем повелении Александра III указывалось пожелание государя, чтобы освещались даже лица, близко к нему стоящие, кружки, которые он посещал; например, кружок кн. Мещерского; чтобы он мог знать, среди каких лиц вращается. Он желал как бы провести черту тех или иных льстивых отношений; поэтому такие широкие директивы и давались. Акт хранился у директоров, я получил от Зуева, оставил Маклакову — в шкафу и в копии.

Председатель. — Так что при вас все министры знакомились с перлюстрацией?

Белецкий. — Я знаю, что посылалось Коковцову, потому что он интересовался избирательной кампанией. Затем, при А. Н. Хвостове, Горемыкину посылалось все, что могло его интересовать, например, копии некоторых писем членов Государственной Думы, принадлежащих к партии к.-д.; Штюрмер, будучи председателем совета министров, не имея еще портфеля министра внутренних дел, потребовал от Хвостова, чтобы вся перлюстрация шла первоначально к нему, так что порядок был изменен. За последующих министров я не сумею сказать.

Председатель. — Неужели все письма перлюстрировались?