Падение царского режима. Том 3

Чхеидзе. — Тогдашняя роль Малиновского была довольно незаметная… Он ушел вместе с другими и ничего особенного не предпринимал. Так что он, в данном случае, ничем решительно не выделился. Ведь несколько человек ушли до того момента, когда Чхенкели запротестовал, и тогда уже была введена охрана… Малиновский же ушел, насколько, я помню, раньше, с несколькими товарищами, — когда председатель стал предлагать уйти из зала заседаний…

Председатель. — Скажите: тот случай, когда он был на трибуне и не подчинился Родзянке и пристав уже направился к нему, не был ли этот случай 6-го мая, тотчас же после его возвращения в Государственную Думу?

Чхеидзе. — Числа я не помню, но это было после возвращения…

Председатель. — Что характерного было тогда в его образе действия?

Чхеидзе. — Я боюсь ошибиться, — он на нас тогда произвел такое впечатление, что он хотел получить как бы некоторую компенсацию…

Соколов. — Реванш по отношению к поведению Чхенкели?

Чхеидзе. — На меня это такое впечатление произвело… Он остался в тени тот раз и хотел произвести демонстрацию такую, чтобы это было некоторой компенсацией того, что он тогда остался в тени. На меня такое впечатление произвело, но объективно судить я не могу…

Председатель. — А как он относился к этому исключению депутатов и вообще ко всему этому инциденту?

Чхеидзе. — Это прошло незаметно. Потому ли, что они вообще стушевались и главным оказался Чхенкели, — досада известная заставляла или какая-нибудь другая причина, — но он, так сказать, в отношении этого события не проявил себя…

Председатель. — А тот случай, который имел место после возвращения, в чем он заключался?

Чхеидзе. — Выражения, за которое председатель лишил его слова, я не помню; но, помню, что это неподчинение как бы не вытекало из обстоятельств… Он часто говорил очень резко, резкие выступления делал, но поступков демонстративных вообще не совершал… Чтобы он с места особенно часто, как некоторые другие, выражал свои протесты и не подчинялся порядку — это, так сказать, не вязалось с его общим поведением. В этом же случае было такое упорство, что в моих глазах этот поступок явился необычным. Это было для меня неожиданно.

Председатель. — В его выступлениях, в его деятельности вообще, не замечали ли вы стремления добиться роспуска Думы или даже может быть чего-нибудь большего, — чтобы Дума не была собрана?

Чхеидзе. — Нет, я этого не могу сказать… Например так: в одном из выступлений по рабочему вопросу, насколько мне помнится, он угрожал с думской трибуны. Он сказал так: «Вы здесь не считаетесь с тем, что мы говорим, а вот на улице мы вам покажем. Идите туда на улицу и тогда говорите со мной!» — Вот такие выпады бывали, но это нельзя назвать призывом или чрезмерно резким выступлением… Такие выступления были, но чтобы их можно характеризовать, как желание столкнуть Думу, — я признаться, колеблюсь…

Соколов. — Не помните ли вы, что, после вашей обструкции он своей фракции предлагал сейчас же разъехаться по России и вызывать демонстративный протест всюду?

Чхеидзе. — Это я помню.

Председатель. — Когда это было?

Чхеидзе. — Как раз перед исключением из Думы в апреле месяце…

Председатель. — Вы откуда знаете?

Чхеидзе. — Я сейчас припоминаю этот факт очень хорошо… Может быть, я слыхал об нем из уст кого-нибудь из товарищей Малиновского… В этот момент он, действительно, говорил, что в Думе работать уже нельзя, что в Думе, при таких условиях, не стоит работать, что в Думе не дают возможности работать… Я слышал не от него, а от других: у нас с ним, после раскола, установились такие отношения, что я редко с ним беседовал.

Председатель. — Но вы знаете это от ваших товарищей по фракции вас окружавших, так что это факт. Теперь скажите, что вам известно об обстоятельствах выхода Малиновского из членов Государственной Думы и о том, что он делал после того, как вышел?