Падение в бездну

Мишель прочистил веки от песка и открыл глаза. Причина неожиданного молчания сразу стала понятна: с одной стороны улицы быстро приближалась безмолвная процессия. Другая процессия, поменьше, надвигалась с другой стороны улицы. Над обеими возвышались хоругви с изображением победоносной Девы Марии с поднятым мечом в руке. В обеих процессиях хватало мечей, хотя и опущенных вниз или скребущих землю.

Ополченцы глядели растерянно, явно ничего не понимая. Крепкий, поджарый, длиннобородый Жан де Ганс важно приблизился к большей процессии, остановился в нескольких шагах, поднял руку и заговорил от имени идущих следом батраков:

— Добро пожаловать, братья! Судя по вашим штандартам, вы хотите присоединиться к нам и покарать гугенотов. Работы по зачистке только начались, и нам нужны руки. До вечера в Салоне не останется ни одного живого еретика.

Мишель с трудом сел. Увидев человека, выступившего вперед от другой процессии, он вздрогнул: это был мельник Лассаль. Грудь его пересекала белая лента, на голове красовалась широкополая шляпа, украшенная четками.

Лассаль шагнул к францисканцу и сухо сказал:

— Возвращайся в Париж, монах. Здесь ты уже натворил бед.

Монах, казалось, удивился, потом выпятил грудь и заговорил еще более властным голосом:

— А кто ты такой, чтобы мне приказывать? К какой секте ты принадлежишь?

— Ни к какой. Я представляю конгрегацию флагеллантов. А та процессия, с другой стороны улицы, — это младшие ремесленники. Монах, твой бунт рискует разрушить наш трудолюбивый город. Возвращайся домой. Со своими гугенотами мы сами разберемся.

Жан де Ганс повернулся к ополченцам с широким, нарочито драматическим жестом:

— Братья, вы слышали, что сказал этот бессовестный? Его люди маскируются под знаменем Мадонны, а на самом деле они все еретики! Берите дубины и разгоняйте их!

Никто из ополченцев не двинулся с места. Многие из них откинули назад серые капюшоны, обнажив бритые головы. Выглядели они растерянно.

Мельник рассмеялся.

— Напрасно ты так горячишься, монах. Никто из них волоска нашего не тронет. Они хорошо знают, кто идет за мной.

Он указал на толпу у себя за плечами.

— Здесь весь Салон — продающий и покупающий, ссужающий деньги и дающий работу, составляющий государственные бумаги и осуществляющий правосудие. Все лавочники в другой процессии. Твои люди знают, кто их кормит.

Францисканец сдаваться не желал.

— Не попадитесь в ловушку! — крикнул он своим. — Однажды вы уже сдались перед знатью и разошлись! И только потом догадались, что они почти все гугеноты!

Глава ополченцев ответил:

— Это не аристократы, брат Ганс, и уж тем более не еретики. Это буржуа, которые ссужают нам деньги зимой, покупают корзины, сплетенные нашими женами, держат продуктовые магазины. При всем уважении к вам, мы не сумасшедшие, чтобы причинять им зло.

Мишелю было интересно, как дальше пойдет разговор, который становился все оживленнее. Но Шевиньи, воспользовавшись передышкой, подбежал к нему и схватил его за руки, пытаясь поднять. Он встал, несмотря на острую боль в спине и боках, и успел услышать, как Жан де Ганс кричал:

— За всем этим я чувствую руку иезуитов! Они уже завладели Салоном, а вы даже не заметили, идиоты несчастные! Но эти лицемеры за все заплатят! Рано или поздно…

На этом его голос за спиной Мишеля, которого тащил Шевиньи, оборвался, и больше ничего не было слышно. Процессия малых ремесленников равнодушно расступилась, чтобы их пропустить.

Улицы, ведущие к кварталу Ферейру, были относительно спокойны, хотя за накрепко запертыми дверями некоторые торговцы охраняли свои лавки с дубинами в руках.

— Как вы себя чувствуете, учитель? — спросил наконец Шевиньи.

— Плохо, — ответил Мишель, и это была правда. — Но я не хочу ни лечиться, ни отдыхать. Я хочу немедленно уехать из этих проклятых мест и не возвращаться, пока здесь не восстановится спокойствие и, хочется надеяться, здравый смысл. Пока здесь меня ждет только несправедливость и унижения, а теперь еще и побои.

— Я понимаю вас, маэстро, но не преувеличивайте опасность, — сказал Шевиньи. — Если этот бунт не нравится знати и буржуа, он быстро прекратится. Я думаю, через несколько часов здесь будут солдаты графа Танде и Триполи. На этот раз они не дадут застать себя врасплох.

Мишель стиснул зубы: к боли от побоев присоединилась боль в ногах. Когда он снова смог говорить, ему сначала пришлось вытереть с губ кровь, которая опять начала сочиться.

— Я в тревоге. Март закончился плохими предзнаменованиями. На юго-западе прошли невиданной силы ураганы с градом, тот тут, то там вспыхивает чума. Я предвижу беды для себя, для Жюмель, для вас и для всех. Я не могу оставаться в этом пьяном ненавистью городе.

Шевиньи поднял руки, чтобы поддержать учителя, который снова пошатнулся. На его лице отразился экстаз.

— Ах, какой великий, величайший пророк! Боже мой, я так взволнован, что мне хочется плакать! Вы же все это предвидели, в мельчайших деталях!

— Что я такое предвидел? — удивленно спросил Мишель.

— Слушайте, я знаю эти строки наизусть!

Шевиньи поднес руки к вискам и продекламировал: