Читаем Падежи, времена, запятые... полностью

С появлением Интернета открылись и журналы в нём. Начав сотрудничать в одном из них, я первое время был вне себя от восторга. Свою первую книжку я когда-то лет восемь не мог пробить в печать, а тут – едва только сочту своё сочинение готовым, и через минуту его будут читать бог знает сколько человек! Среди них непременно найдутся такие, кто подскажет что-нибудь, поправит. Автор не может знать всего на свете, редактор тоже не может, а так получается множество рецензентов, общественная редколлегия, причём все работают не по обязанности, спустя рукава, а от души, потому что интересно. О лучшей подготовке рукописи не приходится мечтать.

Но вскоре пришло разочарование. Вот в эту самую статью модераторша насовала около сотни ошибок вроде запятых после «но» и «между тем». Я возмутился. А она считала, будто у неё врождённая грамотность, и взбеленилась. К дальнейшим моим текстам предъявлялись придирки, из которых каждая следующая была всё более идиотской. Например, если я поговорил с малышом о собачках и кошках, то я педофил и пособник маньяков. Ну, охота мне бороться с дурой? У меня есть другие выходы к читателям. Больше я для того журнала не пишу.

Все издания и издательства, в которых происходили описанные выше истории, – из самых-самых известных, и могу продолжить. А что уж говорить о сегодняшних расплодившихся редакциях, когда книги и газеты выпускают все кому не лень. У автора создаётся впечатление, что редактор – это малообразованный и равнодушный лодырь, который только и хочет отмахнуться от работы и презирает авторов со своей высоты. Конечно, равнодушных надо теребить, надо с ними бороться. Не в том ли одна из причин, почему авторы иногда так докучают редактору?

По себе знаю: ко мне тоже порой приходили авторы, заранее взяв штыки наперевес. Один писатель (он был также сценаристом, некоторые его фильмы всех нас переживут) побежал от меня к начальству с криком: «Избавьте от дурака редактора!». Я только на первых 40 страницах его рукописи сделал полторы сотни замечаний, а страниц было 240. Потом, прочитав дома всё, что я понаписал карандашиком на полях, писатель прибежал обратно и полез обниматься.

Как же противостоять произволу?

Закон гласит, что редакция не имеет права что-либо менять без согласия автора. Но гласит-то гласит, а если не показывают свою правку, то попробуй напомнить… Скажут: «Ах, не доверяет! Умнее нас? Мы его осчастливить хотели, а он… Да пусть катится! Других полно, сговорчивых». Отправлять изуродованную рукопись автору – это усилия и расходы, и потом ещё надо тратить время на споры с ним. А номер журнала или тем более газеты не ждёт. Проще гордо напечатать со своими «усовершенствованиями», а дальше: «Чего уж теперь, после драки… Тираж, что ли, пускать под нож из-за какого-то Утнапиштима? Да и докажи, что у тебя было не так». Не станешь же каждую заметку заранее заверять у нотариуса. Можно, конечно, подать в суд. Я хотел было за приписанный мне вытрезвитель, но как прикинул, сколько понадобится времени, поездок, денег, справок (из каждого вытрезвителя России, что я там не бывал)… А знакомый сказал: «Да ладно, народ пьяниц любит». Я и плюнул.

Так что от закона мало толку. Тем более тому, кто пишет: если даже он выиграет дело, то путь в эту редакцию будет навсегда закрыт. Кроме того, авторы – чаще всего не юристы. Поэтому подойдём с более привычной, с человеческой стороны. Представим себе среднего редактора, который попал на своё место в общем-то случайно (нередко потому, что не получилось самому стать писателем), а мог бы, скажем, учительствовать или стоять за прилавком. Но там строгий режим работы и должности такие, что ниже только малыши или пьяные грузчики, с теми и другими морока. Совсем иное в редакции, когда ты чуть не вседержитель. Режим довольно свободный. Не забудем также, что у редактора – всё как у всех: дети-обормоты, жена толкает подрабатывать, пёс изгрыз диван (был случай, у одного собака разодрала и частью съела мою рукопись, он извинялся).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки