Читаем Падежи, времена, запятые... полностью

Давным-давно я заметил: если написать что-нибудь обыкновенное, чего и читать-то, может, не будут (какой-нибудь отчёт о мероприятии), то никто его не тронет. Если же удалось что-то интересное, с мыслями, каких сам от себя не ожидал, – тут все просыпаются, каждый хочет либо сделать «ещё более лучше», либо вычеркнуть то, чего раньше не говорили. Даже корректоры – туда же, творить. В одной моей статье (у неё потом были такие последствия, что хвастаться неловко) типография вместо «подвиг» набрала «повиг», корректорам это оказалось «по фиг», зато на остальной текст будто высыпали знаки препинания из мешка – куда какой попадёт. А редактор кое-что вычеркнул и хотел выбросить ещё две-три строки. Так и вижу, как он ходил вокруг них, точно кот возле горячей плошки. Но я там схитрил: построил абзац таким образом, что без этих строк его надо было бы переписывать целиком и связь с окружающим текстом пропадала. Редактор махнул рукой: авось пронесёт. Но уже в день выхода газеты хвалился мне, что на планёрке его отметили в первую очередь за эти строки, и рвал на себе волосы, зачем он другие-то выкинул. Волос у него оставалось немного.

Один писатель, чью книгу я готовил, потом признался: «Меня ведь никогда раньше не редактировали. Зыбин спросит: тебе за свою книгу не стыдно? И подписывает, не читая». У другого я много чего подчеркнул: «мемориальный памятник» (всё равно что «гидроводяная жидкость»), «килограмм помидор», потом «ветви абрикос» (я написал на полях: «Эта абрикоса похожа на ту помидору») и прочее. Отправил рукопись за тысячу вёрст и, когда она вернулась, обнаружил проведённую автором «работу»: он стёр замечания, даже не полюбопытствовав ознакомиться. Опытный был, понимал, что редактор не станет читать толстую кипу второй раз. Откуда он мог знать, что попал на ненормального…

Итак, посредственный редактор предпочитает рукописи, с которыми нет хлопот. Он пугается непривычных мыслей и слов, а то, чего не постигает, переписывает по своему разумению. Тут ещё и национальный характер: у нас ведь страна советов – попробуй у всех на виду начать что-нибудь делать, и каждый прохожий будет учить и поправлять. Значит, цель автора – создать у редактора впечатление, будто в рукописи – ничего особенного. Но в то же время надо дать ему возможность показать, что он работает.

Один способ упомянут выше: сколотить текст так крепко, чтобы из него было слова не выкинуть. Другой – самые необходимые мысли излагать как бы мимоходом. Можно даже предварять формулировками типа «Понятно, что…» – раз понятно, то кто же признается, что ему непонятно? А рядом сделать какую-нибудь явную ошибку, которая отвлечёт внимание. Редактор ведь порой вообще не разумеет, что читает. Одна такая сказала мне с удивлением, когда уж тираж напечатали: «Я думала, это о физике, а оказывается, о литературе». Она обманулась названием, потом ей кто-то объяснил. Если речь идёт о сборнике, то в рукопись надо включать и неудачные сочинения. Редактор их выкинет и будет доволен.

Сошлюсь на классиков. Чернышевский начал роман «Что делать?» с загадочного преступления, и цензор, лениво полистав, решил: сидит человек в крепости, от скуки сочинил детектив, отчего ж не дозволить. Только потом уразумели, в чём смысл. Гениальный ход применил Гайдай, приклеив в конце фильма «Бриллиантовая рука» атомный гриб. Чиновники на просмотре записывали: проститутку вырезать, скандал в ресторане тоже, но как увидели взрыв, который там ни к селу ни к городу, про всё забыли. Дня три уговаривали отрезать, наконец Гайдай «скрипя сердцем» согласился.

А вообще-то никогда ведь не угадаешь, на кого попадёшь. Хитрости могут даже повредить: изложишь мысли поглуше, а редактор окажется такой, что пропустил бы и в настоящем виде. Но редактор от бог» – редкость: как и любым творческим человеком, редактором надо родиться. Между тем профессия крайне нужная, прилавки не были бы завалены макулатурой, если бы всякая дребедень не выпускалась зачастую не глядя – как автор настрочил, так со всеми опечатками и отшлёпали. Эта вот часть статьи – как избежать произвола – появилась благодаря редактору: я ведь хотел только написать, от чего авторы срываются в штопор, но последовала подсказка о продолжении.

Вот только безошибочного способа не знаю. Самый надёжный – иметь свою, знакомую редакцию – и тот даёт осечки. В две редакции, в которых я даже работал и не раз тыкал носом в малограмотность, я давно зарёкся ходить: обязательно придумают что-нибудь новенькое, вроде запятой в «так что», потому как «перед "что" всегда запятая». Слава богу, век бумажных изданий истекает, а в электронных очень просто ознакомить автора с правкой, и если всё же проскочила ошибка, то поправить задним числом. Будем надеяться, в новых изданиях дело будет так и поставлено.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки