Падшие ангелы

В комнате Дженни прежде, когда я была маленькой, жила моя нянька. И хотя после появления у нас Дженни я была здесь раз или два, обстановка по-прежнему казалась мне знакомой. Здесь пахло теплой кожей, шерстяными одеялами, камфорным маслом, как от компрессов, которые разогревала нянька, чтобы положить мне на грудь, когда я простужалась. На крючках висели платье, фартук и чепец Дженни. На каминной полке лежал ее гребешок, а еще там стояла фотография Дженни с ребеночком на коленях. Они сидели на фоне пальмовых листьев, и на Дженни было ее лучшее платье. Вид у обоих был серьезный и удивленный, словно они не ожидали вспышки фотокамеры.

— А это кто? — спросила я.

Я никогда не видела эту фотографию.

Дженни надевала халат и даже не подняла глаз.

— Мой племянник.

— Ты о нем никогда не говорила. Как его зовут?

— Джек. — Дженни сложила руки на груди. — Ну, так вам ваша мама чего говорила об этом? Или, может, чего подготовила?

Я отрицательно покачала головой.

— Ну, конечно же, нет — я должна была догадаться. Ваша мама теперь так занята, что за своим чадом ей и присмотреть некогда.

— Я знаю, что происходит. Читала об этом в книгах.

— Но вы не знаете, что делать. А ведь это самое важное: что делать. А что уж там происходит — дело десятое. «Дела, а не слова» — разве не так всегда говорит ваша матушка?

Я нахмурилась.

Дженни вытянула губы.

— Извините, мисс Мод, — сказала она. — Ничего — я дам вам из своих припасов, пока мы не найдем для вас что-нибудь более подходящее.

Она встала на колени перед маленьким комодом, в котором держала свои вещи, и вытащила несколько длинных кусков материи и странный пояс, каких я раньше не видела. Она показала, как нужно сложить ткань втрое и прикрепить к поясу. Объяснила, что нужно взять ведерко с соленой водой, чтобы пропитывать в нем материю, и что держать его нужно под кроватью рядом с ночным горшком. Потом она спустилась по лестнице за ведерком и бутылью с горячей водой от боли, а я тем временем вымылась в своей комнате и примерила на себя полотенце и пояс. Ощущение было такое, будто нижние юбки и штанишки слиплись между ног, отчего я переваливалась с ноги на ногу, как утка. Я прекрасно понимала, что это будет заметно всем и каждому.

Ужасно, что все это произошло, когда я была с папочкой, но слава богу, что там не было Лавинии. Она бы ни за что мне не простила, если бы узнала, что у меня началось у первой. Она всегда считалась хорошенькой, женственной, даже когда мы были совсем маленькими, она со своими кудрями и пухленькой фигуркой напоминала мне женщин с картин прерафаэлитов. Дженни была права — я простовата, и, как сказала когда-то бабушка, одежда висит на мне, как стиранное белье на веревке. В наших с Лавинией разговорах всегда подразумевалось, что месячные у нее начнутся раньше, что она первой наденет корсет, первой выйдет замуж и первой родит маленького. Иногда меня это расстраивало, но нередко я втайне чувствовала облегчение. Я никогда ей этого не говорила, но я вовсе не уверена, что хочу замуж и детей.

Теперь мне нужно будет скрывать от нее мои пояса и полотенца, мою боль. Мне не нравится иметь тайны от лучшей подружки. Но ведь и у нее есть от меня секрет. С тех пор как мамочка сошлась с Каролиной Блэк, Лавиния как-то странно на нее поглядывает, но не говорит почему. Когда я у нее спрашиваю, она просто отвечает, что суфражистки плохие, но я уверена, что за этим кроется что-то еще. Это как-то связано с Саймоном и ее спуском в могилу. Но она не признается. И Саймон тоже молчит. Я сама ходила на кладбище и спрашивала у него, но он только плечами пожал и давай себе копать дальше.

Вернулась Дженни с ведром и обняла меня.

— Ну вот, теперь вы — женщина. Еще немного, и корсет начнете носить. Будет вам что рассказать маме завтра утром.

Я кивнула. Но я знала, что ничего завтра мамочке не скажу. Ее не было здесь сегодня, когда она была так мне нужна. А завтра уже не имело значения.

Февраль 1908

Китти Коулман

К моему удивлению, разговор с Мод оказался труднее, чем с Ричардом.

Реакция Ричарда была предсказуемой — бешенство, которое он скрывал перед полицией, но которому дал волю в кебе по пути домой. Он кричал о семейной чести, о позоре для его матери, о бесполезности нашего дела. Всего этого можно было ожидать — я знала реакцию других мужей. Мне еще повезло, что Ричард столько времени не говорил ни слова. Он считал, что моя деятельность в СПСЖ — невинная забава, которой я предаюсь между чаепитиями. И только теперь он по-настоящему понял, что я — суфражистка.

Одна вещь, сказанная им в кебе, действительно меня удивила.

— А как насчет твоей дочери? — прокричал он. — Теперь, когда она почти женщина, ей нужен пример получше того, что подаешь ты.

Я нахмурилась — как-то витиевато он это сказал. За его словами скрывалось что-то еще.

— Что ты имеешь в виду?

Ричард уставился на меня с недоумением и смущением.

— Она тебе не сказала?

— Что не сказала?

— Что у нее начались э-э-э… — Он неопределенно помахал рукой у моей юбки.

— Начались? — воскликнула я. — Когда?

— Уже несколько месяцев.