Падшие мальчики

— Я знаю о тебе все, поэтому будет честно, если и ты узнаешь, кто я. Видишь ли, я порядочный человек, Маршалл Дикинс, — сказал он с ноткой самодовольства. — Кроме того, хочу тебя поблагодарить. Вот именно! Спасибо тебе. Ты явился, чтобы помочь мне с… думаю, это можно назвать миссией. Да, это слово не хуже других. Моя миссия. Я понимаю, что ты не собирался становиться частью Прощения, но так уж получилось. За это я тебе благодарен, Маршалл. Ты даже не представляешь насколько.

Трубы в стенах застонали. Что-то метнулось в тени.

— Думаю, тебе любопытно, что все это значит. Кое-что мы узнаем позже. Кое-что ты и сам поймешь. Все просто! Но я честный человек, а значит, покажу тебе на примере. Чтобы ты знал: я не шучу.

Гай Напье содрогнулся, затем расслабился и вздохнул.

— Маршалл, ты — часть великого ритуала Прощения. Я — его творец, а ты — моя жертва. Не первая и, я надеюсь, не последняя. Ха! Нам не дано знать, да? Но я поработаю с тобой так, словно ты — последний. Приложу все усилия. Должен признать, Маршалл, ты явился неожиданно. Блин! Я мечтал об этом, но никогда не думал, что это случится. Не надеялся. Мы обсудим это позже. Уверен, тебе будет интересно, и, как честный человек, я открою тебе правду, хотя о многом ты предпочел бы не знать. Истина разобьет тебе сердце. Но опять же, в этом-то вся суть.

Напье улыбался ему секунд десять, затем дернулся, весь — зубы и морщины, одна рука легла на грудь, поглаживая майку. Новая судорога.

— Он услышит твой зов, Маршалл, твою сирену. Точно услышит.

Напье побарабанил пальцами по колену и замер, обмяк в шезлонге. Когда он снова заговорил, его глаза были закрыты, а лицо устремлено к потолку:

— Он отвернулся от меня, забыл мое имя. У Него есть на это право, Маршалл. Я сам сжег мосты, признаю. Но Он не сможет игнорировать тебя.

Напье поднялся на ноги, сложил шезлонг, прислонил его к стене, действуя умело и отрешенно, затем пересек комнату и остановился у матраса слева от лестницы, недалеко от места, где Сэм снял футболку и показал им свое «дерево». Напье схватился за матрас и отодвинул его вправо — колючая проволока наверху натянулась. Осколки витражного стекла отлетели от стены, брызнули на цементный пол.

Маршалл увидел дверь.

Он попытался сглотнуть. Не вышло. Маршалл думал, что влаги в организме совсем не осталось, даже чтобы вспотеть.

Напье казался таким высоким и неуклюжим — с бычьей шеей и пивным животом, распиравшим майку. Улыбнувшись Маршаллу, он толкнул дверь. Она открылась, и в пурпурный воздух поднялось облачко пыли. Напье щелкнул костяшками и запел:

— Как же больно, поверьте, как страшно признать, время стерло мой Эндсвилль — в самом сердце США…

Он шагнул в соседнюю комнату, растворился во тьме.

Дом стонал на ветру. Колючая проволока, обвивающая матрасы, подрагивала.

Маршалл попытался стряхнуть шок и снова задергался в путах. Веревки не поддались. Он выпрямился, когда на пороге комнаты снова появился Напье. Похититель двигался спиной вперед, и разглядеть то, что он за собой тащил, не получалось.

— …здесь тоска и болезнь ждут за каждым углом, старых улиц изгиб не узнает никто — мир безумных бродяг, что презрели закон…

Гай Напье приподнял и втащил в комнату инвалидную коляску. Она зацепилась за порог, и ему пришлось повозиться, чтобы ее освободить. Рукоятки оплетал скотч, к колесу деревянным колышком была прибита карта — королева червей. Она щелкала о спицы.

Щелк-щелк-щелк-щелк.

— …пусть шар-баба танцует со мной, этот город мне больше не дом.

— О боже. — Слова сорвались с губ Маршалла, когда Напье развернул коляску одним движением запястий. Карта оторвалась, спикировала на пол и легла лицом вниз. Подвал наполнил запах немытого тела и экскрементов.

Маршалл не мог сказать наверняка, сколько лет этому бедняге, но густые волосы на голове и крепкие мышцы подсказывали, что обнаженному человеку, привязанному к коляске, вряд ли больше двадцати пяти. Он выглядел старше из-за покрывавших тело пурпурных синяков. Правая рука оканчивалась почерневшим обрубком — вероятно, его прижгли. Ножи разных размеров торчали у человека из груди под странными углами, их рукоятки дрожали с каждым хриплым, протяжным вздохом. Губы мужчине отрезали. Два зуба вырвали. Из верхней десны торчал гвоздь — шляпка упиралась в окровавленные ноздри. Сосков, век и кожи на лбу не было: их срезали, быстро и неумело. На животе и бедрах блестели скрепки, превращая кожу в кошмарную мозаику. Последняя ужасающая деталь: голову обнаженного человека, который, вероятно, был куда моложе, чем показалось на первый взгляд, оплетал венец из колючей проволоки.

Маршалл видел все и в то же время ничего не видел.

Перед глазами возникали отдельные образы. Бесстрастные, беззвучные кадры. Какой-то грайндхаус. Что-то запрещенное, преданное забвению, и не зря.

— Как я уже говорил, — начал Напье, — мы тебя не ждали. Еще не закончили с этим парнем. Думаю, ты бы хотел с ним познакомиться. Его зовут Брайан. Ему двадцать два. Вот бы мне его годы!

Двадцать два. Возраст отпечатался в мозгу Маршалла.

Фильм продолжался.