Падшие в небеса. 1937

– Я не подпишу ни одного документа. Да и зачем? Зачем их подписывать? Все и так решено! Все! Вы уже все решили. Без меня.

– Ну не все, пожалуй… – загадочно вздохнул Маленький. – Ладно, воля ваша. Но все равно. Я вам буду должен дать подписать протоколы. И будет лучше, если вы их подпишете. А сейчас я проведу «очную ставку». Еще с одним участником вашей контрреволюционной шпионской группы.

Павел насторожился. Опять его испытывают?! Опять эта противная процедура! Кто на этот раз! Кто? «Может, кто-то из газеты? Может, кто-то из его знакомых? Может?… Нет! Только не это! Нет! Вера! Неужели?! Неужели они добрались до Веры? Она жила в его доме! Она была с ним! Нет! Верочка! Только не это!» – с ужасом подумал Павел.

Сердце забилось, как раненная птица в руках охотника. Маленький внимательно смотрел на него. Он заметил, что Павел сжал кулаки и не находил места рукам. Лейтенант покачал головой и громко сказал:

– Часовой, приведите арестованного!

«Господи! Он сказал «арестованного»! Значит, это мужчина, значит, это не женщина! Значит, это не Вера! А что если он так называет человека без пола. Для них ведь все арестанты едины! Мужчина, женщина! Просто называет: арестованного! Арестованный для этих людей уже и не человек, ни мужчина и не женщина, а лишь кусок мяса, кусок костей, набор для лепки! Набор для их страшных игр! Материал для забавы и отчетности! Господи! Помоги! Господи! Помоги! Прошу тебя!» – Павел вдруг понял, что молится.

Он просит Бога о помощи! Просит Бога! А кого еще просить?! Кого?! Кого просить тут?! В этом страшном месте?! Как странно! И так просто, просить помощи у Бога! А что в этом такого?! Что?! Если больше надежды нет! И никто ее не может дать!

Секунды длились вечность. Тягостная тишина в кабинете. Тук-тук! Бьется сердце. Тик-так. Где-то тикают часы. Где-то тут, в помещении. Скрипит перо. Маленький что-то пишет на бумаге. Перо скрипит громко. Оно словно повизгивает и не хочет выводить буквы. Перо, измазанное чернилами, как грязью, сопротивляется и не хочет писать какую-то гадость! И главное, ложь! Неправду! Перо сопротивляется неправде! Скрип как отчаянье! Бумага, бедная бумага! Черные кляксы лжи насильно наносят на нее! Человек с усердием палача мажет по бумаге своим мерзким почерком ложь! И не боится, бумага-то все стерпит! Все! Бумага терпеливая! Она видела много! Она знает очень много! Почти все о человеке!

Дверь раскрылась. Павел поднял глаза и посмотрел на вошедшего. Он стоял, низко опустив голову. Рядом с конвоиром.

«Как все, похоже! Допрос на допрос! «Очная ставка» – на «очную ставку»! Взгляд в пол! Рваная одежда и сломленная воля! Человек со сломанной судьбой и волей! Все так, похоже!» – подумал Павел, рассматривая арестанта.

Он стоял и не хотел проходить на середину кабинета, стесняясь, как маленький ребенок, который первый раз в яслях. Это был Петр Ильич Смирнов – главный редактор газеты «Красноярский рабочий». На нем все так же, как и при последней их встрече, надет все тот же полувоенный китель. На ногах валенки-катанки в галошах. В обычных резиновых галошах. Черные брюки, как галифе, заправлены аккуратно в голенища. Павел почему-то рассматривал одежду. Он пытался по одежде определить, как долго Петр Ильич находился в тюрьме? Но одежда ничего не выдавала. Главный редактор как будто только что пришел сюда с воли. Ни единой складки. Ничего. Клюфт всмотрелся в лицо Смирнова. Гладко выбритые щеки. Немного, посиневшие губы. А вот глаза, какие они? Но глаз Павел не рассмотрел, Смирнов потупился в пол. Обычный вид. Но что-то в этом человеке изменилось. Что-то не так! Но что?

Павел понял: он не удивился, увидев своего непосредственного начальника тут. Клюфт улыбнулся. Он с облегчением вздохнул, ведь это была не Вера! А Смирнов! И хорошо! Да, Смирнов, он просто по ходу этой страшной пьесы должен был попасть сюда. Должен. И он попал. Павел поймал себя на мысли, что он уже ничему тут не удивляется. Любая неожиданная новость тут становится какой-то обыденностью. Как утро или вечер. Наступил и ладно. Что тут такого? Главное, чтобы не поменялся ход времени. А так… Ну, Смирнов. Ну и что? Павлу стало интересно, что скажет теперь этот человек? Что он скажет?! Клюфт вспомнил его «беспричинную боязливость» у него же в кабинете. Перед тем, как он начал писать эту чертову статью про суд в Минусинске. Павел вспомнил и ухмыльнулся.

«Выходит, Смирнов не зря боялся?! Не зря! А может, он чувствовал? Может, знал, что все так кончится? Страшно, человек знал, что все вот так кончится и жил с этим страхом! Страшно! И все же что он скажет? Что?»

Маленький кивнул головой и молча, показал Смирнову на стул, что стоял возле его стола. Главный редактор медленно прошел. Павел заметил, что Петр Ильич держит руки за спиной и боится их разжать. Он развел их буквально за мгновение, перед тем как его тело опустилось на стул.

Маленький, почесав подбородок пальцем, тихо спросил: