Падшие в небеса. 1997 год

— И поэтому конечно тоже… тоже… я же вам сказал свою позицию… Вавилов закурил очередную сигарету. Он как-то стеснительно выпускал дым себе под ноги, под стол. Словно винясь того, что загрязняет воздух табачным духом. Клюфт кивнул головой, словно получил какой-то тайный, видимый только ему одному, знак. Павел Сергеевич достал из-под стола сумку, простую холщевую сумку с нелепо длинными ручками. Раздвинув полы, он долго смотрел вовнутрь этого полу мешка. Затем медленно извлек оттуда сверток. Вавилов внимательно смотрел, как старик разматывает полиэтиленовый пакет… Кружка и кухонный нож лежали на столе словно реликвия. Словно какие-то загадочные и бесценные экспонаты. Сергей рассматривал, бурое от запекшейся крови, стальное лезвие. Он представил, как безжалостное железо, разрывает кожный покров, затем пробивает брюшную полость и горячая кровь, обволакивая настырный нож, с радостью и какой-то нелепой обреченностью, стремиться наружу. На свет! «Но на свет ли? Вот когда свет и смерть сходятся в одном понятии. Для крови свет это смерть… воздух, чистый воздух для нее смерть… Кровь не понимает, что через несколько минут она перестанет жить! Кровь не понимает, что через несколько минут она превратится в засохшую противную, бурую корку, которая станет интересна только мухам… Кровь. Кровь не может этого понимать. Кровь не может это знать она вообще ничего не может,… она вообще лишь красная вода… Вода?! А если эта вода дает жизнь… если эта вода становится самой жизнью? Как эта красная вода становится жизнью и как она вообще появляется и затем умирает?

Кровь, как просто и понятно и в тоже время, как странно и сложно? Кровь… А что если кровь, это маленькая вселенная, где каждая ее молекула и частица это целый мир, мир людей и зверей растений и насекомых… мир… маленький мир, населяющий лишь одну микроскопическую чисто символическую по размерам капельку,… кровь…» — неожиданно для себя подумал Сергей. Они сидели и молчали. Клюфт слега улыбался. Вавилов вновь покосился в окно. Павел Сергеевич, встрепенувшись¸ махнул рукой:

— Вот, вот эти аргументы будут самыми весомыми,… я там считаю… Сергей кивнул в ответ, но промолчал, он как-то брезгливо сгреб кружку и нож назад в полиэтиленовый пакет. Небрежно завернул и бросил сверток в смешную и неуклюжую холщевую сумку.

— Я знаю, что делать и все сделаю. Все будет хорошо.

Павел Сергеевич, почему-то радостно поверил этому человеку. Он его не знал, но чувствовал, что он сейчас искренен. Клюфт заулыбался и зажмурился, понимая, что выглядит как слабоумный. Вавилов медленно встал и, взяв сумку, вышел из комнаты. Павел Сергеевич слышал, как скрипнула дверь и хлопнула железная душка крючка. Клюфт засуетился и, обернувшись, посмотрел в окно. Он искал глазами силуэт человека, которому доверился весь, без остатка. Со слепой верой в порядочность.

Двадцать четвертая глава

Вилор сидел, упершись спиной в холодную железную стенку машины. Руки были скованы наручниками и, поэтому приходилось на поворотах упираться локтями, расставляя их как можно шире по бокам. Уазик ехал хоть и не быстро, но неуклюжий и высокий автомобиль кренился при маневрах, поэтому тело, то и дело шатало, как огурец в банке с рассолом. В отсеке для задержанных, было тесно и холодно. Осенняя дождливая погода добавляла унылости и без того плохое настроение. Через маленькое зарешеченное окошко он с наслаждением и завистью смотрел на улицы родного города. Люди и машины вокруг они… они были свободны и могли двигаться куда захотят, куда пожелают, а тут?… А тут тебя везут в непонятном направлении и по непонятным причинам. Рано туром дверь камеры открылась и, на пороге появились контролеры. Они выкрикнули фамилию Щукин и так же равнодушно пояснили, что выходить надо срочно не собирая вещи.

Саша Канский сморщился и шепнул Вилору, когда тот надевал туфли, что если тебя «дергают до завтрака» то ничего хорошего из этого не выходит. Как правило, это связано с какими ни будь неприятными обстоятельствами…. Уголовник рецидивист оказался прав… Его привели в один из пустых кабинетов опер части… где его уже ждали два незнакомых ему опера и следователь Нелюбкин… Прокурорский, с каким-то злорадным ехидством ухмыльнулся и прояснил: