Падший

– Никодима здесь не было. Он был в Нью-Йорке. А остальные, включая всех смертных, кто работал в ресторане, успели выбежать до того, как огонь поглотил здание. – Она слабо улыбается. – Даже Туссен спасся, не покалечившись, хотя теперь бедный питон отказывается выползать на свет, как бы его ни зазывали.

Во мне поднимается гнев, горячий и быстрый, а затем резко обращается льдом в моих венах. Я вспоминаю о пожаре, что отнял у меня мою сестру Эмили. Братству стоило дважды подумать, прежде чем совершать подобное.

– А Джей? – спрашиваю я осторожно.

– Мэделин освободила его из серебряной клетки. – Ее грустная улыбка становится шире, глаза сияют. – С тех пор мы его не видели, хотя подозреваю, что он до сих пор в городе. Наша семья укрылась в отеле «Дюмейн». Ифан позаботился о том, чтобы туда не мог войти никто, кроме нас.

– Зачем Братству совершать подобное? – спросила Селина, ее голос дрожал.

– Как Падшие, так и Братство искали причину для нападения на протяжении десятилетий, – говорю я. – Если бы не это, произошло бы что-нибудь другое. – Я иду вперед, распинывая кирпичи и наблюдая, как половина из них тут же рассыпаются в пыль. Я знаю, что мне теперь делать, уверенность наполняет меня. Я выпрямляю спину, мои глаза сверкают. – Сейчас самое главное, что никто из членов нашей семьи не пострадал. «Жак» можно восстановить. Однако больше я не потеряю никого из тех, кого люблю.

Одетта кивает и прячет руку в перчатке, запачканной алыми слезами, в карман.

– Я прихожу сюда каждую ночь. Вероятно, потому что все еще надеюсь найти что-нибудь среди обломков. – Она шмыгает носом. – А может, это просто оправдание.

– А Братство?

Одетта озирается по сторонам.

– Должно быть, так они решили отомстить за Антонио Гримальди, который погиб на кладбище той ночью.

– И они с тех пор больше не нападали? – продолжаю напирать я.

Она качает головой.

– Никого из них не видели здесь со дня пожара. – Ее ноздри гневно раздуваются, когда она добавляет: – Поверь мне, я проверяла.

Я снова пробегаю глазами по руинам, пытаясь найти что-нибудь необычное. Однако все, что попадается мне на глаза, это обгорелые портьеры, лохмотья дорогих скатертей, почерневшие от дыма, и стеклянные осколки, сверкающие в свете луны.

Селина останавливается у обломков хрустальной люстры, латунь почти полностью расплавилась, а уцелевший хрусталь покрылся сажей.

– Когда я впервые оказалась в этом ресторане, я подумала, что здесь живет магия, – говорит она.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

– Мне казалось, будто я шагнула в другой мир.

Одетта кладет голову Селине на плечо, ее черные глаза печально блестят.

– И ты была права, mon amie, – говорит она. – А я рада, что твои воспоминания наконец-то к тебе вернулись. – Она смотрит на меня и протягивает мне правую руку. На ладони у нее карманные золотые часы моего отца.

– Спасибо, Одетта, – говорю я, забирая их. – Мне бы было обидно их потерять.

– Не я за ними вернулась, – признается Одетта. – Вернулся Джей. Он оставил их у консьержа в отеле «Дюмейн».

Я киваю, в горле у меня застревает ком. Вопреки всему тому, что натворил Джей, он навсегда останется мне братом. Я замираю, чтобы открыть крышку часов большим пальцем. Никто не заглядывал в эти часы годами. Если я и надевал их, то только в качестве украшения. На внутренней стороне есть гравировка:

IL Y A TOUJOURS DU TEMPS POUR L’AMOUR – PHILOMÉNE

«Для любви всегда найдется время».

Моя мать подарила эти часы моему отцу в день их свадьбы. Я снова закрываю крышку часов и прячу их в карман брюк, а ком в горле тем временем лишь разрастается.

– Непростительно с вашей стороны было покидать нас так надолго, – говорит Одетта, взяв Селину за руку.

Я подхожу к ним ближе, продолжая изучать пепел, оставшийся от того, что прежде было моим домом. На секунду мне мерещится, что я все еще слышу звон бокалов и вижу блеск серебряных столовых приборов. Слышу, как Кассамир хлопает в ладоши и как официанты послушно поднимают на него глаза, точно солдаты, ожидающие приказа.

– Если бы ты могла начать все сначала, – говорю я Селине, – зная то, что знаешь теперь, ты бы пересекла порог ресторана?

Она делает резкий вздох.

– Мудрая женщина сказала бы нет. Но я не могу обо всем этом жалеть, потому что такую жизнь я выбрала для себя сама. Эта жизнь – моя и больше ничья.

– Даже если бы Селина не переступила наш порог, – говорит Одетта. – Думаю, она бы все равно нашла к нам дорогу. Это было неотвратимо, как восход солнца.

Я вдыхаю пропитанный сажей воздух. Тепло летнего вечера в Новом Орлеане окутывает нас, и цикады стрекочут высоко в кронах. Когда я перешагиваю через очередную гору обломков, моя нога опускается на стопку выброшенных бумаг.

– Ни за что бы я не… – Я замолкаю на полуслове, весь воздух покидает мои легкие.

– Бастьян? – Одетта подскакивает ко мне, ее взгляд остр, как кинжалы.

Я ничего не говорю, лишь таращусь на землю – на кучу разбросанных бумаг с обгоревшими краями, на уцелевший листок в самом центре, прижатый к земле ладьей из белого мрамора.

Ладьей из шахматного набора моего дяди.