Падший ангел

— Не говорите глупости! Неужто я могу уронить этого птенчика!

И, неуклюже держа дитя, он сел на стул, пока женщины уводили обессилевшую Томазию.

— Ах ты мой крошка! — приговаривал аббат, держа младенца животиком кверху. Малыш плакал, морща лоб в ярко-красных складках. — Чего тебе, ревушка-коровушка? Что-то с тобой не так! Т-с-с, т-с-с! Замолчи! У кого малютка, у кого малютка? — И священник начал напевать придуманную им мелодию, при этом младенец словно отбивал в воздухе такт, болтая ногами и руками. — Ну и дела! Мое поручение закончилось тем, что я стал нянькой у дитяти сеньора Вашку! Т-с-с! Ах ты шалунишка, болтунишка! Ух-ух-ух!

И он продолжал баюкать ребенка, качая его вверх-вниз, словно взбивал кукурузный хлеб.

Служанка пришла за мальчиком и радостно сказала, что сеньора уже заговорила и сразу же спросила о сыне.

— Ну так заберите его — теперь есть кому им заняться! Сгинь, нечистый! Я весь взмок! Да, и вот еще что — скажите хозяйке, что я хочу быть его крестным отцом. И что я скоро вернусь.

* * *

Аббат сообщил фидалгу письмом о всем свершившемся и добавил, что тем же вечером, едва стемнело, получил связку маленьких ключей от ящиков. Томазия передала ключи, пригласив его в скромный дом, где она родилась, и поблагодарив его за согласие крестить ребенка.

«Друг мой, — прибавлял аббат, — вашему превосходительству, несомненно, была неведома духовная высота этой женщины. Этот случай говорит о том, что возвышенные деяния отнюдь не являются привилегией знатных родов. Я увидел, что у нее душа женщины, ибо она плакала. Но, когда она растоптала свое сердце стопами собственного достоинства, она выглядела несравненно! И поскольку она такова, сеньор Вашку, я осмеливаюсь сказать, что ваше превосходительство были жестоки к этой женщине. Если в вашей жизни вы не встретите подобной ей, то будете вспоминать о ней с сожалением. С каким безразличием мужчины низвергают в пропасть непоправимого несчастья создания, хранящие в себе неведомые сокровища счастья, коим пренебрегли их погубители! Сколькими жизненными радостями смогли бы насладиться ваше превосходительство, если бы честно соединились с этой женщиной и с этим ребеночком! Какое благородное сердце! Она хотела лишь одного — чтобы ее не сочли продажной женщиной. Ферма Пасуш, которую ваше превосходительство предложили ей в дар, показалась ей оскорблением, помноженным на неблагодарность. Сеньор Вашку! Либо вы ошиблись в ней, либо я желал быть обманутым. Вы должны были бы сказать мне, что эта простолюдинка обладает необычайной гордостью. Вы сообщили бы мне об этом, если бы знали, и тогда я смог бы избежать сего послания, столь чуждого моим обязанностям священника и даже друга, коим я был для вашего превосходительства и коим надеюсь оставаться и дальше. Но, государь мой, если общество и не осудит этого пагубного поступка, осуждаю его я, ибо исповедую веру Христову, освятившую имя Магдалины. Вслушайтесь в то, что говорит Божественная справедливость, отражающаяся в нашей совести. Я могу вас заверить, что справедливость на стороне этой бедной матери, а творящие беззаконие, несомненно, лишены блаженства…»

Он продолжал дальше в том же стиле, несколько напоминавшем проповедь, и закончил письмо сообщением, что станет крестным отцом младенца, — «ибо в течение пяти минут держал его на руках и подумал, что, если бы мать отдала мне свое чадо, я унес бы его, прижимая к груди и согревая под сутаной, где сердце может биться лишь с милосердием, какое испытывал к младенцам Иисус Христос».

* * *

Это письмо не вызвало глубокого волнения у Вашку Перейры. Его удивило, что аббат Педрасы, отпрыск одного из самых знатных родов Минью, сын верховного капитана и внук канцлера, предлагает одному из Маррамаке жениться на дочери фармацевта Макариу! Богобоязненные избитые изречения письма показались ему иезуитскими и несовместимыми с либеральным духом бывшего монаха, который в первых рядах покинул монастырь в Тибайнше. Вашку ощутил отвращение к упорному лицемерию своего бывшего наставника в моральной философии, который, когда заходила речь о метафизике, с улыбкой цитировал слова Протагора:^{338} «Относительно богов я не знаю, существуют они или не существуют».

Что касается Томазии, то должен сказать с сожалением — и к стыду своего пола, — что жених доны Леонор де Машкареньяш увидел во всем, что поразило священника, не более чем сходство с некоей Августой, героиней скверного романа, который тогда был в моде и назывался «Где скрыто счастье?».^{339} Ему даже показалось, что аббат Педрасы впал в романтический каприз подражания другому сентиментальному герою этой книги, именуемому поэтом. Истолковав таким образом страдания Томазии и неуместную суровость священника, Вашку Перейра остался вполне доволен.