Падший клинок

— Тот, кто хорошо пьет, крепко спит. Кто крепко спит, не замышляет зла. Кто не замышляет зла, не творит зла. Кто не творит зла, попадает в рай. Так выпей же…

— И рай будет твой, — закончил за них Родриго.

Из пятиминутного монолога Родриго узнал, что Якопо служит Атило уже восемь лет. Он хочет повышения. Он заслужил повышение. Иногда — только никому не говорите — он чувствует себя почти рабом. Народ Атило имел рабов. Само собой, капитан это знает.

«Как и все мы», — подумал Родриго. Половина людей, работающих снаружи на погрузке, связана договором с главарями словенских банд, набережная недаром звалась Скьявони. Крестьянам на материке указывали их господа. Неужели Якопо считает, что эти шлюхи работают сами по себе? Родриго отхлебнул из стакана и скривился от горечи.

Он уже уполовинил кувшин, когда понял, почему вино настолько паршивое.

Если бы его мысли не занимала вчерашняя катастрофа, он бы заметил, что мужчины приходят сюда не за выпивкой. Делить таверны — традиция Серениссимы. Публичные дома жили по более сложным правилам. Он, пребывая здесь, нарушал с полдюжины законов.

— Мне нужно идти…

— Вы послали мою подружку за сержантом.

Да, так и есть, вспомнил Родриго.

Якопо похлопал оставшуюся шлюху по колену. Она пожала плечами. Очевидно, его внимание немного значило.

«Что я здесь делаю?» Стоило вопросу промелькнуть в голове, как Родриго уже знал ответ. Он ведет себя подобно любому венецианскому дворянину, которого пригласил выпить победитель вчерашней гонки.

— Мой господин, кажется, вино вам не по вкусу.

— Так и есть, — спокойно ответил Родриго.

Когда Якопо вернулся, в руке он сжимал новую бутыль.

— Франкское, — пообещал он. — Лучшее из их погреба. Простите, мне следовало догадаться.

— О чем?

— Вино, которое мы пьем, не для желудка дворянина. Я не подумал.

— Оно же не твое, — устыдившись, ответил Родриго. — Вчерашние новости о госпоже Десдайо расстроили меня… — Он чокнулся с Якопо и понял: парень прав. Это вино намного лучше.

Родриго, с усилием подняв от стола голову, смотрел на приближающуюся служанку. Или она работает в лавке? Неважно, все равно она окажется в его постели. Он патриций, и его дворец стоит на Большом канале.

Небольшой дворец. Узкое трехэтажное здание, стиснутое двумя массивными соседями. Но все же дворец и с видом на Каналассо, главную артерию Венеции. Бывали дни, когда Родриго сам себе не нравился, и сегодня был один из таких дней.

Прошлой ночью дела шли неплохо, пока Темучин не поймал стрелу. А когда они нашли того мальчишку, все стало еще хуже.

Кто знает, где он сейчас.

Хорошо бы утонул.

Лагуна сверкала под утренним солнцем. Медленно, лениво, как расплавленный свинец, на берег надвигалась волна прилива. Родриго даже не заметил, как опустела зала. И собутыльник его исчез.

— Якопо?

— Девчонку убили. Яко пошел посмотреть.

Довольно странный интерес для города, где прохожие по утрам перешагивали через тела.

— А что тут особенного?

— Убийца. Парня видели неподалеку. Голый и с серебристо-серыми волосами. Стража думает, это он.

10

Когда Тико проснулся, его мочевой пузырь был полон, член встал, а яички болезненно набухли. Он помочился. Неужели его моча так сильно воняет?

Потом он осознал, что все запахи слишком сильны.

Дым от потушенных на ночь очагов. Ароматы пирогов и жаркого из общественных печей на каждой улице. В этом новом мире роскошь смешивалась с грязью. И люди, тысячи странно одетых людей, живущих своей недоступной для него жизнью.

Плоский горизонт редко проглядывал сквозь туман. Здесь всегда туман. Может, эти острова на краю мира. Или единственные острова в мире. А может, и нет никакого мира, кроме них.

Крыша склада, где он спал, протекала. Половину помещения занимал мусор, остальное пространство — дерево, сложенное для просушки. Боковой канал, на который некогда выходила пристань, обветшал и зарос. Мост в его устье, преграждающий вход, был старым, но полуразрушенный склад еще древнее.

Юноша провел в своем укрытии четыре ночи. Уличные беспорядки продолжались уже шестой день. Но в эту ночь впервые пошел снег, и Тико по крышам направился на юг. Его гнали голод и осознание: город принесет ему что-то более важное, нежели стрела в плечо.

Он научился использовать тени, его дыхание не касалось падающего снега. Мужчины, молодые и старые, не замечали его, как кинжал, занесенный над головой, или тишину в небе. С девушками, кошками и старухами сложнее, но ведь всем известно, они видят суть вещей.

Николетти воевали с Кастеллани.

Если корабелы гордились своей гильдией, то Николетти — своим приходом, Сан-Николо деи Мендиколи, самым трудным и упрямым в городе. Никто в точности не знал, с чего началась вражда, но порожденные ею уличные бои кипели уже четыре сотни лет. Герцоги не поощряли ее явно, но и не запрещали. Стоило подняться приходам с одного берега Каналассо, приходы другого тут же вставали, желая сокрушить их.

А в эту ночь для схватки нашелся повод.