Падший клинок

Случилось так, что задолго до возвращения торговцев, привезших в Серениссиму китайские пушки, создатели первых городских стен предусмотрели защиту от оружия из будущего. Каменные плиты раскалывались, но плотно забитая внутрь земля выдерживала удар пушечных ядер.

Девушка, лежавшая на чердачном полу, плотно сжав бедра и прижав грудь к холодным доскам, владела двумя поместьями, тремя городками, а деревень было и вовсе не сосчитать. Если постараться, она могла вспомнить названия тех, через которые проезжала в детстве.

На рассвете Джульетта оставила попытки заснуть и подобралась как можно ближе к единственному окну. Сквозь щель в запертых ставнях виднелись прохудившиеся крыши незнакомой части города. Чуть подальше высилась колокольня, готовая упасть в любую минуту. Дома напротив, разрушенные или близкие к этому, выглядели нежилыми.

Джульетта расстегнула платье и взвесила на руке одну грудь, как лавочник взвешивает пухлого каплуна. Грудь определенно стала больше. Год назад Джульетта была бы в восторге. Сейчас она просто испугалась. Соски, обычно бледные, стали ярко-розовыми и болезненно отзывались на прикосновение.

«Ты в безопасности», — говорилось в записке, которую она нашла при пробуждении.

Джульетта не чувствовала себя в безопасности. Записка запрещала выходить за пределы круга. Девушка не сразу сообразила — речь идет о соли, рассыпанной большим овалом по периметру комнаты. Такое количество чистой соли стоит немалых денег. Джульетта повиновалась, боясь того, что может произойти, если она не выполнит указание.

Грудь болела, кровотечения прекратились, и, она могла поклясться, живот вырос. Вдобавок она уже много дней вынуждена носить то же платье. В мире, где бедные женщины носили тряпье, которое гнило от пота под мышками, под грудью и на ягодицах, в этом не было ничего особенного. Но Джульетта регулярно меняла одежду, ежедневно умывалась и раз в неделю принимала ванну. По крайней мере, до той ночи в соборе.

Сейчас она воняет, как служанка. Ее еда на грязной оловянной тарелке — позор для любой богадельни. Черствый хлеб нужно размачивать, а прогорклый сыр забивается под ногти.

В углу стояло ведро, накрытое сорочкой Джульетты. У нее был выбор: оставить сорочку и мучиться от вони собственного дерьма или снять сорочку и мерзнуть. Она решила накрыть ведро и, судя по отметкам на стене, страдала от холода большую часть времени из шести недель.

— Ты дура, — сказала она себе.

Так любил говорить ее дядя. Столько воспоминаний, и совсем мало хороших.

— Ты здорова, — выпалила Джульетта. Что-то такое часто повторяла ее нянька. Тогда присказка казалась бессмыслицей. Она жива и здорова.

«Ты ведь и не надеялась на это?»

Она разговаривала сама с собой. Все равно больше говорить не с кем. Она вспомнила госпожу Элеонору, свою многострадальную фрейлину…

Ну, сама Джульетта не считала ее многострадальной. Но она слышала, как ее жалеют, и не раз. Тогда она ужасно обиделась и, едва они встретились, отвесила Элеоноре пощечину; Элеонора должна немедленно признаться, что же такое она рассказывала о своей госпоже, потребовала Джульетта. Сейчас воспоминания заставили девушку устыдиться. По крайней мере, она сочла это чувство стыдом. Обычно ее пробуждение на чердаке сопровождали ярость, страх или отчаяние.

Джульетта ни разу не видела, кто забирал ее ведро. Не видела, кто приносил еду. Однажды она решила не спать, но ведро осталось полным, а тарелка — пустой. Никто не пришел убрать грязь, когда она в ярости опрокинула ведро. Тогда ей пришлось вытирать все самой, и воспоминания об этом надежно удерживали от повторных попыток.

«Черт побери!»

Она могла кричать, звать на помощь. А толку? Во время последней попытки Джульетта сорвала себе голос и под конец издавала какое-то лягушачье кваканье: горло пострадало настолько, что было больно глотать. Она сломала все ногти, царапая раствор вокруг двери своей тюрьмы. Кто-то обо всем позаботился. Грязная комната, пол покрыт голубиным пометом, на потолке липкая паутина, в которой запутались дохлые мухи и высохшие пауки.

Только дверь — совсем новая, петли обильно смазаны маслом. Когда она очнулась в этой комнате, все еще завернутая в ковер, и вылезла из него, именно петли первыми бросились в глаза. Сейчас больше бросался в глаза ковер. Он все еще лежал здесь, дорогой и совершенно неуместный.

«Как и я сама», — подумала Джульетта.

Однако она на удивление хорошо уживается с окружающим убожеством. Сейчас грязь ее почти не беспокоит. От ведра воняет, но еще немного, и она предпочтет тепло. А ведь Джульетту считали очень чувствительной. Она менялась, и это пугало. Девушка не осмеливалась задумываться о том изменении, которое пугало ее сильнее всего.

Ее затопила волна страха, сметая по пути прочие чувства и угрожая смыть ее саму. А если… Глаза снова наполнились слезами. Что, если все еще хуже, чем она думает?

Люди говорили, доктор Кроу призывает демонов и заключает джиннов в бутылки.

А если она сама превращается в чудовище?

30