Падший клинок

— Мой господин, простите. Но я видел, как госпожа Десдайо выходила из погреба Тико. В одной… — Якопо склонил голову, — ночной рубашке. И шали. С распущенными волосами.

Десдайо, как незамужняя женщина, могла распускать волосы. Однако с тех пор, как она поселилась у Атило, она каждое утро собирала их в прическу и закалывала. Никто из домочадцев ни разу не видел ее с распущенными волосами.

— Правда? Когда?

— Прямо сейчас, мой господин. Несколько минут назад.

— И ты клянешься в этом?

Якопо сглотнул.

— Да, мой господин.

Ни один человек не успел бы остановить Атило, так быстро он двигался.

Только что стилет лежал на столе за его спиной, а уже в следующую секунду он скользнул в ноздрю Якопо, и по его губе скатились капли крови.

Якопо чувствовал стилет. Стоит Атило немного надавить, Якопо умрет. Чуть-чуть сильнее, и клинок войдет в мозг.

— Ты лжешь. Минуту назад я был в погребе у Тико, он там один. Вот если бы ты назвал Амелию, и часом раньше… — Старик пожал плечами, и кровь потекла сильнее. — Я бы выпорол Тико. Но ты хочешь большего — чтобы я продал его. И даже готов очернить…

Сейчас старик убьет его.

— Возьми свое свидетельство назад! — рявкнул Атило. — Сними свое обвинение. Признайся, ты солгал и пытался очернить ее имя.

— Я бы никогда…

— Ты уже сделал это, — холодно ответил Атило.

— Мой господин, мне очень жаль. Должно быть, я ошибся.

Клинок двинулся вверх. Якопо уже стоял на цыпочках. Пьяный, со стилетом в ноздре. Как будто на цыпочках он сможет уклониться от клинка, входящего в мозг.

— Я солгал, — поспешно произнес он. — Простите.

Атило вытащил стилет. В следующую секунду кончик прочертил глубокий порез на щеке Якопо. Шрам останется на всю жизнь.

— Каждый раз, глядя в зеркало, ты будешь вспоминать, как собирался рискнуть добрым именем женщины ради своих амбиций.

Якопо, спотыкаясь, направился к двери.

— Якопо…

Он повернулся обратно.

— Зашьешь сам, понял? Не буди Амелию. Сделаешь все сам. И держись подальше от Тико.

Стук в дверь поднял Десдайо с постели. Всего один стук. Сонная Амелия выскочила из постели, накинула на хозяйку шаль и ожидала приказов.

— Иду, — сказала Десдайо.

Она медленно шла к двери. В ней пылали гнев и стыд. Проклятье, он сказал правду. Она, Десдайо Брибанцо, плавилась как воск в руках… надо признать, странного и красивого раба, который смог прочитать ее мысли и понять природу ее горя.

— Госпожа моя, вы предпочитаете, чтобы…

— Я же сказала, иду, — голос Десдайо дрогнул. — Кто там?

— Я, — послышался низкий голос. — Атило.

Она медленно открыла дверь. Атило никогда еще не заходил в ее комнату. Амелия спала на лежанке в ногах ее кровати, так потребовала сама Десдайо. Потребовала, как только поняла, что свадьба откладывается. Она хотела показать Атило: не стоит приближаться к ее кровати без брачного договора. Правда, он ни разу и не пытался.

Похоже, теперь она знает почему.

— Мой господин?

Казалось, он с трудом подбирает слова, как человек, чьи мысли, действия и речи находятся в глубоком разладе.

— Что-то случилось?

— Ничего особенного. Мне показалось, какие-то шаги на лестнице.

— Может, Якопо?

— Нет, — ответил Атило. — Мы с ним разговаривали.

— Я ничего не слышала, мой господин.

Когда Десдайо закрыла дверь, он все еще извинялся.

Наверное, Амелия пришла позже обычного, решил Атило, слушая, как засов встает на место. Любые предположения о том, что Десдайо была вместе с Тико, просто недостойны. Однако Атило беспокоил гнев в ее глазах.

44

За час до рассвета Тико пил пиво в доме с закрытыми ставнями на Каннареджо. Последний опьяняющий напиток за весь день. Опьяняющий? Так и тупой нож можно счесть опасным. Если хорошенько постараться, ты им поранишься. Но люди назовут тебя дураком, и тебе придется долго их переубеждать.

Тико отрезал хлеба, потом снял шкурку с овечьего сыра и принялся пластать его на тонкие восковые ленточки. Сыр выглядел восковым и на вкус был не сильно лучше. Но Тико больше не испытывал потребности в пище.

На столе перед ним горела свеча местного производства.

Все здания в округе толстым слоем покрывала копоть от чанов, в которых день и ночь варили жир для дешевых свечей. Дорогие белые свечи — ими пользовались в храмах и дворце герцога — делали в других местах. А эти горели перед сапожниками, в борделях, кабаках и лачугах бедняков.

Пиво, сыр, хлеб, свеча и кремень…

Они ждали его в комнате на верхнем этаже пустой кожевенной мастерской, к северу от верхнего входа в Большой канал. Отсюда не больше сотни шагов до церкви Святой Лючии, покровительницы убийц и слепых. Еда стояла на деревянном столе. Здесь все было из дерева — пол, стены, ставни и крыша. И все старое. За исключением окон верхнего этажа, затянутых провощенной бумагой и плотно закрытых ставнями. Тико не сразу понял, как быстро может сгореть это здание. Возможно, потому оно и выбрано. Поднести огонь к вощеной бумаге, и вскоре от дома только пепел.

Когда Тико вошел сюда, его сердце дрогнуло. Дерево напомнило ему о Бьорнвине.