Паду к ногам твоим

Евланьюшка улыбнулась с мудрой снисходительностью человека, которому уже ничего не надо. Хозяйничают? Пускай. Залезть в кладовую друга иные, вроде кума Андреича, разве не мечтают всю жизнь?

«Что говорить о том?..»

Евланьюшка присела у молодого топольника на бетонный куб. «Ох, ноженьки мои, поуставшие!» — вздохнула протяжно. Трактор, притащивший куб, примял деревца, траву, оставив на земле широкий режущий след. Из-под зеленой кожицы тополей, ободранной, замазанной, слезами сочился сок. Острые смолистые листочки, не успев распуститься, вяли. «Милые вы, хрупкие, ломкие, смолой пахнущие! и вас убирают?» — жалобилась Евланьюшка. Из оврага уже тянуло вечерней сыростью. Свои тонкие струны настраивали хороводы комаров. Перекликнулись, пробуя голоса, лягушки. Овраг оживал. Ночью — и теперь, когда Евланьюшка осталась одна, и раньше, когда она была моложе и жила с мужем, — овраг всегда наводил на нее ужас. Он казался ей диким зверем, который точил землю, грыз корни, устраивал оползни, подбираясь все ближе и ближе. Чтоб преградить ему дорогу, насадили тополя. Зверь, кажется, обрадовался. Он ведь и должен жить в лесу! И стал еще упорней пробираться к дому. Шорохи стали слышнее, вздохи громче. Она ждала гибели, как расплаты. А грех она чувствовала за собой большой. И то, что предложили снести дом, ее не то чтоб обрадовало, но обнадежило: она уйдет от этого чудовища, от неминуемой смерти, которую оно готовило. Только вот неподходящий момент выбрала судьба: больно стара и безоружна она, чтоб менять привычки, бороться за жизнь.

Кум Андреич не сразу заметил Евланьюшку. А когда увидел, подошел, пряча в молодой крапиве ноги, чтоб кума не обратила взор на американские ботинки, надетые без спроса.

— Знать, на посулках ехала, — сказал он. — А где ж обещанная машина?

От души поругав прораба, не сдержавшего слова, кум Андреич развернул перед Евланьюшкой листок бумаги и заплетающимся языком начал пояснять:

— По внезапности продажи при людях не обнаружилось денег, но я записал. До ко-пе-ечки все! Кум Афанасий взял кой-че на сорок рублев, бабка Дудникова — на восемнадцать, татарин Гайфутдинов — на четвертную…

Перечислив десятка полтора имен, фамилий, кум Андреич воскликнул:

— Я ж развернулся! Для тебя, кума, я че угодно исделаю. По долгам определил сроки: не пришлось бы потом разбираться. С первой получки и возвернут все. Без возраженьев! Но, по совести сказать, кума, особых усильев даж не спонадобилося. Не-е! Любят тебя. Любят. Со всеми ты по справедливости обходилася. Душевностью на душевность. Зла не желала. И люди поступчивы: за рупь, за медну копейку не рядилися. Кому б досадить, токо не Евланьюшке — вот как благодарственно говорят о тебе…

— Ба-ах, да ты так хвалишь, будто хоронишь, кум Андреич? — Ее прямота, откровенность, всегда неожиданные, ошеломляли старого друга. И сердили.

— Типун те на язык! — выразил свое горячее неудовольствие. И завздыхал: — Ох, кума! Ох, кума! — Сел рядом с Евланьюшкой, забыв о ботинках, которые прятал. Похлопал по карманам, достал кисет и, свертывая цигарку, завел длинную речь о том, что Евланьюшка всю жизнь ошибалась в нем. На самом же деле у нее нет и не было преданней друга.

Слова его липли как паутина, сбивали, путали мысли. И раньше Евланьюшка говорила: «Ку-ум, да что у тебя за слова? Как дурманом посыпаешь: все-то у меня идет наперекосяк. Нелады сплошные». Были у кума Андреича дом, семья. А Евланьюшке, сколько знала его, все казалось, что он живет в овраге. И тоже крадется, подбирается. Тихо, настойчиво, изо дня в день. Даже во сне стал сниться. Скользкий, как рыба. С трезубцем. Овражий бог! «Да вилы-то тебе зачем? — однажды спросила она. Бог Андреич засмеялся: «Узнаешь, узнаешь…»

— Кум-то Афанасий сам приходил? Или жена? — спросила Евланьюшка.

Андреич, пуская клубы дыма, оживился:

— Са-ам! Едва ноги волочит, а прикондылял. Жалостливый: не повезло-тось нашей куме! И ко мне с наказом: ты, Андреич, в полном здравии, так не оставь ее в беде. Помоги. Ежли и стоит кому ноне довериться, так эт тебе. Бескорыстный ты человек, Андреич. Потому и морщин не знаешь. И горя подлого. Живешь, быдто птица: выпорхнул и полетел… Душа легкая!

«Прикондылял… Ох-хо-хошеньки», — вздохнула Евланьюшка. Час назад она побывала у кума Афанасия, вечного ворчуна. Он даже с постели не подымается. И других давних знакомых обошла Евланьюшка. Вроде б покупателей искала, а на самом деле приглядывалась: где б определиться? Хоть на временный постой. Да напрасно ноги била, ласковые слова, как кум Андреич, рассыпала. И карамелек купила, чтоб детей угостить, зря… Только потратилась.