Паду к ногам твоим

Видя сейчас, что ни цветы, ни сам он не обрадовали ее, Григорий спросил:

— Тебе кто моего Семена вручил? Вадим Сергеевич?

— Он… — проговорила Нюша.

Так односложно она отвечала на все вопросы Григория, которому хотелось знать о стройке, заводе, товарищах. День показался ему мучительно долгим. Если бы не Семушка — и невыносимым.

Уже под вечер, видя, что Нюша не собирается уходить, осторожно спросил о муже. Нюша ответила, не изменяя себе, коротко:

— Был и нету.

Лишь позже, от других людей, Григорий узнал: ее муж, инженер, погиб при аварии, случившейся в одном из строящихся цехов.

…Ночью поднялся ветер. Прямо-таки ураганный. Знать, набежал запоздалый гуляка-листодер. Мотал, вертел макушки деревьев, отряхивая их от снега и листьев. Шумел в водосточных трубах, ломился в окна…

Григорий, лежа, при свете торшера читал газеты. Семушка то и дело вскидывался. Не открыв глаз еще, шарил ручонками:

— Папка, ты тут?

6

На работе Григорию не все обрадовались. Некоторые сослуживцы молчали, уткнувшись в бумагу. С утра до вечера в кабинете держалась напряженная тишина, изредка лишь нарушаемая посетителями. В сто первый раз Григорий сказал себе: «Не кипятись. Удачи или неудачи — ты улыбайся. Возьми себя в руки. Разве Хазаров — не пример для тебя?» И принимал холод спокойно. Зато его улыбка выводила из терпенья многих. Даже его непосредственный начальник, имевший неоценимое достоинство — железные нервы, и тот однажды взорвался:

— Пыжов, что вы все улыбаетесь?

— Жизненную стойкость развиваю, — отвечал он с невозмутимой улыбкой.

Но «жизненная стойкость» — не простая азбука. Как ни силился Григорий, но тоску по Евланьюшке одолеть не мог. Так что часто, оставаясь наедине с собой, забывал о введенном правиле — улыбаться, всегда улыбаться. Знать, притворная улыбка не успокаивает. И неделю спустя после возвращения он разрешил себе: «Ну что ж, съезди к ней. Ничего в том плохого нет. Ты не обмолвишься и словом. Только посмотришь издали».

Видимо, Евланьюшка стала затворницей. Долго сидел он на лавочке у соседской оградки. И все-таки дождался! Как заплясало сердце, лишь она показалась на крыльце! На ней был чудный свитер. Мягкое сочетание серебристо-серого цвета с розовым оттеняло красоту ее лица. Когда-то живое — гневное или радостное — сейчас оно было бледным, опечаленным. Евланьюшка обошла вокруг дома, тронула сухую дудку подсолнуха и задержалась у куста рябины. Кисти ягод — тяжелые, созревшие, прямо-таки тянулись в руки. Но Евланьюшка, кажется, не видела их. Во взгляде читалось томленье: «Что делать? Что? Кто мне скажет?» Григорий встал: «Она не любит Алешку. Она ждет меня». Но тотчас же приказал себе: «Теперь уходи отсюда! Да, она ждет тебя… для душевной разрядки. Ей очень недостает скандала…»

Прежде чем отправиться домой, Григорий завернул на могилу к деду. И, прибирая, жаловался:

— А все-таки люблю ее, подлую.

Григорию все чаще приходила мысль — сменить работу. Побыв рядом с Хазаровым, помотавшись по Сибири, он не мог уже жить как мышь в норе. Если и хотелось делать что-то, то не просто, а значительно. Именно значительно. Не жалея себя. Конторская работа надоела до чертиков. Быть у самого изначала. Забивать гвоздь, чувствовать окалину, вдыхать пресный запах пара, а не смотреть наставительно со стороны, сверху. В крови ожила, знать, отцовская тяга к простому труду.

— Дайте мне какое-нибудь жуткое задание, — попросил он начальника. — Чтоб кровь стыла: и ни минуты бы свободной.

Григорию хотелось как-то забыть Евланьюшку.

Начальник обрадовался:

— Дам. Дам, Григорий Петрович! Поезжайте в тайгу, на лесоповал. Инспектором. Дела там плохие, лесу, понимаешь, на стройке нет. Совсем нет. Поработаешь до весны, а там… все забудется…

Но как же Семушка? Опять бросить его?

— В тайгу не могу. У меня же сын.

Начальник отдела кадров поломал свои пальцы, пощелкивая. Знать, никак не находился достойный ответ. И все же придумал:

— Что сын? — пробубнил он. — Сын — не якорь. Коль говорю, значит, поезжай. Не пропадет он без тебя… Среди людей-то.

Дома Григорий сказал Нюше:

— Пойдем-ка по стопочке выпьем. Меня посылают на зиму в тайгу. За счастьем. Вот тебе доверенность — будешь за меня получать тут деньги. И не берегите их.

— А счастье, что ли, в тайге растет? — удивился Семушка.

— Нет, счастье нигде не растет. Но там мороз. И много снегу. Горы снегу. Они убьют во мне горечь. Как в рябине. Во мне же много горечи. Сам знаешь, сколько. Побудешь тут с няней Нюшей. Да не скучай. Помогай ей. Я ведь за счастьем иду. Скажи: ты не хочешь, чтобы я был горьким?

…Рубили лес переселенцы — шестьдесят кулацких семей. Ни о каком плане они и думать не думали. И хуже всех работала бригада Ивана Лунева. Надо же было случиться такому — кулак-то оказался из родного села Григория. И раскулачивал его покойный дед. С семью сыновьями Ивана Лунева отправили в Сибирь. И вот встреча!