Пагубная любовь

— Этого мы не знаем; скорей всего, он столкнул его в воду, когда они на лодке плыли к кораблю.

Таково было и есть общее мнение. Следовательно, слепец среди бела дня, посреди Тежо, спихнул Ламелу за борт, заставил лодочников грести к берегу, вышел на пристань, взял чемодан с деньгами и как ни в чем не бывало отправился к себе в Ландим, причем все это он проделал ощупью!

Неизвестно, чего в этих россказнях больше — глупости или злобы, но, как ни странно, Ламела действительно был убит в Лиссабоне.

Теперь настало время защитить, хотя и с опозданием, «доброе имя» Жозе Антонио Пинто Монтейро.

Человек, который убедил Ламелу продать свои земли и предложил ему на паях открыть дело, сулившее двести процентов дохода, был Амаро Файал. Перейра де Ламела был ленив. Заниматься хозяйством он не желал; дохода с земель, оцененных в пять конто, ему при его неумеренности на прожитие не хватало. Основываясь на математических выкладках Амаро, он подсчитал, что через пять лет его пять конто могут удесятериться. Это очевидно: двести процентов — пятью десять — пятьдесят. Он продал земли и пустился в путь вместе с бывшим секретарем Монтейро. Слепец, который за двадцать лет разнообразнейших испытаний искренне привязался к Амаро, проводил его до Порто, там занемог и вернулся в Ландим, сообщив, разумеется, тем, кто спрашивал его о Перейре, что тот сел на корабль. Ему, однако, следовало бы задуматься, почему же в списках пассажиров не значилось имени Амаро Файала.

Читатель уже догадался, что Ламела был убит Файалом, что паспорт жертвы послужил убийце, но подробности преступления не известны никому.

По прошествии нескольких лет одна газета напечатала эту клевету, возведя напраслину на Пинто Монтейро. Полицейский комиссар Вила-Нова-де-Фамаликан Соарес де Азеведо и адвокат, представлявший интересы слепца в суде, советовали ему доказать свою невиновность, потому что в противном случае он, оклеветанный и оболганный, неминуемо проиграл бы все свои процессы. У Монтейро была светлая голова; этому человеку были хорошо знакомы самые черные преступления, и он дал объяснение гибели Ламелы: он доказал свою правоту историей с паспортом, отсутствием имени убийцы в списке пассажиров, сошедших на берег в Рио, и тем обстоятельством, что при Амаро Файале, скончавшемся в больнице вскоре после прибытия, нашли, судя по описи, столько же денег, сколько было у Ламелы: покойный Файал не успел распорядиться добычей. Комиссар заявил слепцу, что этих доказательств недостаточно; слепец же ответил, что иных у него нет и что, будь Амаро жив, он не стал бы приводить даже и этих, ибо он, Монтейро, двадцать лет опирался на его руку, смотрел его глазами и расстался с ним, почти ничем не вознаградив своего секретаря за преданность, причем тот ни словом не упрекнул его за это.

VIII

В 1858 году слепец, лишившийся своего состояния, медленно, но верно скатывался в пропасть нищеты. Земли его были проданы или заложены. Он проиграл в суде несколько процессов и понес весьма значительные убытки: почти в каждом из этих дел несправедливость судебного решения извинялась дурной репутацией Монтейро. Две пятых своего состояния он потерял так неожиданно, что в этом можно было усмотреть божий промысел: видимо, он потерял неправедно нажитые деньги. Монтейро утверждал, что в Португалии встретился с новой, редко встречающейся в жарких странах породой воров — людей хладнокровных и флегматичных и что португало-бразильское сообщество ворюг было откровенно неграмотно и тупоумно, в то время как вор чисто и истинно португальский, почти всегда — еще и бакалавр в придачу. Он намекал на двух своих противников — юристов, имена которых я утаю от любознательного читателя, потому что руку мою удерживает почти религиозное уважение к светлой памяти Пайвы[130] и Поны, а также — Пегасуса.

На последние деньги Пинто Монтейро открыл в Фамаликане кафе; было это семнадцать лет тому назад. Город в то время находился в апогее своего процветания. Бразильцы так и сыпались на него, словно манна небесная в песках Месопотамии. На месте топких болот как из-под земли вырастали облицованные разноцветными изразцами дома. Вила-Нова становился и центром, где сходились все дороги провинции Миньо, и крупным рынком, и излюбленным местом отдыха обитателей Порто, но в нем не было самого истинного доказательства цивилизации — кафе.

Пинто Монтейро следил за достижениями прогресса, однако город, который теперь, достигнув крайней степени упадка, насчитывает три кафе, где выставлены пара гнилых лимонов да три бутылки коричного ликера, во времена своего расцвета не поддержал начинания слепца, торговавшего у себя в заведении коньяком, кюрасо, керманом и абсентом. Это произошло оттого, что семнадцать лет тому назад прогресс был еще приземлен и прозаичен и ему было неведомо истинное назначение кафе — этого пристанища отпетых бездельников, сибаритов, расслабленных от каждодневного сидения над стаканами бочкового пива и курения баснословно дорогих сигарет.