Пагубная любовь

Когда Антонио де Коста Араужо было около шестидесяти, его разбил паралич. Всю жизнь он прожил холостяком. Он вызвал к себе брата, оставшегося в родном городке; брат этот был камнедробильщиком, как отец обоих, и никогда не прекращал работы, хотя Золотце посылал ему помесячно основательное пособие; однако ж богатый брат не пытался приохотить камнедробильщика к какому-либо менее тяжкому ремеслу, ибо знал, что в числе камнедробильщиков счастливцев немало, а в числе сильных мира сего очень мало таких, кого не донимала бы зависть людей маленьких.

Паралитик составил завещание, поделив свой капитал между несколькими друзьями, и отказал брату своему Бенто де Коста три тысячи золотых.

После смерти Золотца Бенто-камнедробильщик появился в Фамаликане, напялив на себя зеленый суконный балахон, весьма поношенный, каковой он всем показывал с плаксивыми ужимками, уверяя, что это — единственное наследство, доставшееся ему от брата, который-де все растратил и умер в бедности. Если камнедробильщик полагал, что ему верят, стало быть, тупость его равнялась скупости; ему недоставало изощренной хитрости, отличающей уроженцев провинции Миньо в наши дни. Правда, в ту пору не было газет, печатающих статьи завещания с указанием сумм; но весть о наследстве Бенто прибыла в Фамаликан раньше, чем он сам. Пятьдесят шесть с лишком тысяч крузадо! Кто мог уберечь в тайне весть о том, что получил подобную сумму, в те времена, когда один банкир, приехавший из Бразилии, раззвонил по всему Лиссабону, что обладает такой огромной и почти сказочной суммой, как три сотни тысяч крузадо, за что и был прозван «Триста Тысяч»! В наши дни сотня конто — такая сумма, которой и обладать-то почти зазорно; и тот, кто не делает вида, что у него в четыре раза больше, вряд ли избежит богадельни, если не сумеет вести дела свои с величайшей осмотрительностью.

Камнедробильщик уже овдовел и жил один; у него был сын, солдат, служивший в артиллерийском полку Порто, расквартированном в Валенсе. Когда весть дошла до казармы, парень, ополоумев от радости, дезертировал из полка в расчете на наследство. Каково же было его замешательство, когда, потрясенный и удрученный, он повстречал по дороге к дому своего отца, который, устроившись на обочине, долбил скалу, подрядившись к одному землевладельцу. Немного опомнившись, сын спросил отца, разве тот не унаследовал три тысячи червонцев. Старик возвел к небу полные ужаса глаза, потряс головой, словно персонаж из «Илиады», скорчил недовольную гримасу и взревел:

— Три тысячи червонцев?! Чтобы три тысячи дьяволов побрали тебя и заодно того, кто пустил гулять по свету эту небывальщину! Одно получил я в наследство — истрепанный балахонишко. Хочешь — поди погляди на него, он дома на крюке висит... Стало быть, ты, Жоакин, на запах золота пожаловал?

— Я пришел просить вас, сеньор отец, чтобы вы освободили меня от солдатской лямки, — отвечал сын грустно и почтительно. — Мне уже невмочь. Я занедужил, и солдатская жизнь не по мне.

— Работай, делай, как я; мне тоже невмочь, а вот долблю тут кремень... Сам захотел идти в солдаты... вот и выкручивайся.

— Отец, я ушел из полка самовольно... Дезертир я, вот вы о чем подумайте...

— Не повторяй этих слов, не то запущу тебе в голову сверлом!

— Не откажите мне, ваша милость, в подаянии, — продолжал Жоакин, — для меня, чем вытерпеть порку, уж лучше смерть... Знаете, что я вам скажу, сеньор отец, — продолжал дезертир, отирая слезы и пот, — либо ваша милость меня выкупит, либо я вступлю в шайку, что гуляет в окрестностях Терра-Негра.

— С тебя станется, дьяволова добыча! Прочь с глаз моих, чтобы я тебя не видел, разбойник!

И, отбросив сверло и железный молот, старик сел на землю, уперся локтями в колени и задумался, прикрыв лицо ладонями, черными от зелени и растрескавшимися.

Сын ждал, колеблясь между ненавистью и состраданием. Когда он вспоминал, что отец получил в наследство три тысячи червонцев, а ему предоставляет выбор между поркой и разбойничьей шайкой, Жоакина трясло от ярости, но когда он готов был поверить, что слухи о наследстве — вымысел, скорбный вид старика, грязного, оборванного и замученного работой, вызывал в нем жалость.

Заметив, что сын колеблется, камнедробильщик поднял лицо, уже не столь огорченное, и сказал:

— Ступай домой, а я пойду потолкую с твоим крестным отцом... Вот ключ, поищи червонцы. Найдешь — забирай, дарю их тебе.