Пагубная любовь

Монтейро дал за ней богатое приданое: бусы, серьги, кольца, брошь, надел костюм из тонкого сукна, позвал уйму гостей, пригласил музыкантов, сжег десять дюжин настоящих ракет, а сам был на свадьбе посаженым отцом.

Муж был околдован Нарсизой: он испытывал те восторги, которые смиряют мучения порабощенных сердец. Нарсиза же, ничем не проявляя своего злонравия, ласково, как кошка, которая, играя, выпускает коготки, совершенно им завладела. Пир на весь мир! Справлялись все церковные праздники, устраивались ежевоскресные пирушки на току, где под звуки трех кларнетов и трубы отплясывали «регадиньо» и «канаверде»[126] самые спесивые обитательницы Майи; вино лилось рекой. Нарсиза купила себе чистокровную кобылу, надела амазонку и без устали ездила по ярмаркам и гулянкам, а за нею на хромоногом муле трусил сгорбленный, точно грезящий наяву муж. Если мельники не успевали вовремя убрать с дороги своих нагруженных зерном ослов, она стегала этих мельников хлыстом и обзывала мерзавцами. Когда из-за поливки или из-за того, что скот потравил посевы, возникали ссоры с соседями, она выкрикивала кровожадные угрозы. Она брала с собой ружья и без промаха палила по сойкам. Узнав, что в Порто дамы стали носить на мужской манер жилет и галстук, она возликовала, как человек, увидевший успех своего начинания, и захотела надеть брюки и сапоги a la Фредерика[127].

Ее супруг, обнаружив, что он на краю пропасти и что лучшие его земли проданы, попытался возражать, но понял, что перед ним женщина, наделенная мужским характером. Он ослабел от страха и от любви. Малодушие склонилось перед силой. Нарсиза ослепляла его своей блистающей красотой — красотой дьявола, обратившегося в легендарную Даму Козье Копытце.

В этом безоглядном мотовстве пронеслось десять лет, и муж, ставший в последнее время совсем слабоумным, тихо перешел в мир иной, до последнего дня сохранив любовь к жене, которая, чтобы купить ему курицу, продала последнюю простыню. И Нарсиза, двадцативосьмилетняя, еще красивая вдова, бестрепетно бросилась в пасть к дракону нищеты, не уронив ни слезинки.

У нее была подруга, которая утешала ее с искренним состраданием: то была сестра слепца. Бедная Невес! Кто бы мог предсказать, как мучительны будут последние годы твоей жизни и как тесно свяжет тебя судьба с этой женщиной, которую ты пестуешь по-матерински нежно!..

VII

Несмотря на этот печальный опыт, крестный отец Нарсизы не отказался от своей страсти; правда, больше таких роковых союзов в его практике не встречалось. Вскоре он сыграл свадьбу дочери, дав за нею очень скромное приданое, и добился того, что один из его сыновей, которого впоследствии отвлекли от служения церкви иные устремления, получил приход. При разумной бережливости слепцу вполне хватило бы денег, чтобы жить в сельском уединении скромно, но безбедно, однако отказаться от хлебосольства значило лишиться друзей, так восхищавшихся его застольными рассказами. Монтейро жить не мог без слушателей, — без них он чувствовал себя словно в удушающем безмолвии тюремной камеры.

Он быстро разорялся, но не уставал повторять, что философия Иова[128] — это последняя монета, на которую впавший в ничтожество человек может купить покорность судьбе и вечное блаженство «pardessus le marche»[129].

Амаро Файал, которому слепец под секретом сообщил о своем обнищании, подумывал о переезде в Бразилию: теперь он оказался в положении управляющего, которому нечем управлять, а самоотверженность его не простиралась так далеко, чтобы он мог вновь принять должность мальчика на побегушках при Монтейро.

Здесь я должен дословно повторить то обвинение, которое единодушно возводят на Ландимского слепца все, с кем бы мне ни пришлось говорить о нем.

Пинто Монтейро уговорил землевладельца по фамилии Ламела продать все свои земли за несколько конто, с тем чтобы отправиться в Бразилию, открыть там дело и разбогатеть. Монтейро пустился в путь вместе с ним, однако через несколько дней появился в Ландиме, притворяясь тяжело больным, и сообщил, что товарищ его сел на корабль, сам же он, сраженный недугом, был принужден вернуться. Больше о спутнике слепца не было ни слуху ни духу, хотя в Лиссабоне выдали паспорт на имя Жозе Перейры да Ламела и то же имя значилось в списке пассажиров. Несмотря на это, слепца обвинили в том, что он, будучи не в силах присвоить деньги своего спутника более милосердным способом, убил его. Когда же об этом запросили бразильских родственников Ламелы, они ответили, что никогда его не видели; газеты оповестили о его исчезновении, но он так и не объявился. Впрочем, уверяли, что его имя было внесено в список пассажиров, высадившихся в Рио с корабля — того самого, что месяц назад снялся с якоря в Португалии.

Было бы разумнее предположить, что Жозе Перейра скончался при невыясненных обстоятельствах на какой-нибудь плантации, но клеветникам, которые были завзятыми романтиками, хотелось, чтобы его убил слепец.

— Значит, вы думаете, что Ламелу убил Монтейро? — спросил я.