Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока

Одно из писем, написанное около 1925 г., было от человека, родившегося в 1885 г. в простой крестьянской семье в далекой Сибири. Его имя, Ника Семенович Поляков, мы знаем потому, что его арестовали в 1933 г., когда мужеложство вновь стало караться законом. Тогда же арестовали и его партнера— Степана Антоновича Минина. С 1910 по 1914 г. Поляков жил в Москве, «работал на пишущей машинке». Затем уехал в Германию с целью получить работу и выучить язык, но накануне войны арестован и до 1918 г. просидел в тюрьме. После возвращения вступил в ряды Красной армии, участвовал в Гражданской войне. Вот как он описывает это непростое время: «Как на нас отразилась революция в половой жизни. Половая деятельность у нас почти совершенно замерла. В особенности у меня, так как я более умеренного темперамента. Мы по целыми месяцами не вступали в половую связь. Все время я был поглощен работой в штабе, и, придя домой, я старался отдохнуть. Так же отмерло все желание к увеселительным местам. Я не посещал театров и кино. Все мое внимание было поглощено только работой. Такое состояние продолжалось до 1922 г. Это явление удивительно еще и потому, что в штабе было очень много хороших ребят, с которыми я при теперешнем положении мог бы легко вступить в половую связь, тем более что с их стороны на это было много поводов. Ребята все были молодые, женщин при штабе нельзя было держать, а посторонние, порядочные женщины сторонились красных.

Им приходилось удовлетворять себя или же онанизмом, или между собою. Эти случаи были»[291].

С 1923 по 1925 г. Поляков проживал в Одессе, работал в Обществе содействия жертвам интервенции, с 1925 по 1927 г. работал в Ленинградском отделении государственного издательства (Ленгиз) в качестве машиниста на пишущей машинке, с 1927 г. — на разных предприятиях города в качестве машиниста.

По его признанию, общественное осуждение и неприятие гомосексуальных отношений обществом приводило к тому, что среди них была очень развита взаимная поддержка: «Между нами вообще существует тесная связь и поддержка друг другу»[292]. В частности, когда он жил в Одессе, они помогли устроиться в городе одному крестьянину «из своих».

Но даже в крупных городах, несмотря на либерализацию законодательства, гомосексуалисты могли преследоваться. В этом смысле Ленинград и центральная Россия оставались чем-то вроде островка относительной свободы: «Из Одессы мы теперь массами бежим в центральную Россию, в частности в Ленинград, где законность более соблюдается и где судьи — люди с известным образованием и развитием, которые могут разобраться в половом вопросе». Из письма видно, что для Полякова его ориентация — подлинная трагедия, которая усиливается консервативными установками общества: «Неужели такое отношение будет продолжаться бесконечно, неужели здравый смысл не победит отжившие средневековые предрассудки? Неужели мы не достаточно наказаны природой?».

После ареста в 1933 г. на допросе его потребовали перечислить тех, с кем у него была связь. Он показал, что по прозвищам знает следующих: «„Евгения Павловна“, по национальности поляк, проживал на пр. 25 октября в доме при католической церкви, дом № 32 или 34, где он прислуживал, а теперь он прислуживает в православной церкви по улице Марата. <…> До 1928 года я имел знакомых моряков, как-то: Захарова, Кузнецова, Филянова и др. Они служили на корабле „Октябрьская революция“»[293].

Таким образом, даже несмотря на декриминализацию мужеложства, гомосексуалистам приходилось скрывать свои отношения, продолжая пользоваться тем дореволюционным наследием, которое помогало выжить и развиваться их субкультуре во времена официального преследования.

Советские психиатры активно исследовали вопрос о связи гомосексуализма с социальными условиями, профессией, происхождением. В.М. Бехтерев полагал, что к «гомосексуализму несомненно располагают определенные профессии, например, морская служба и артистическая деятельность. А в Китае более высокий уровень гомосексуализма среди курильщиков опия»[294].