Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока

Впрочем, далеко не всегда рабочим клубам удавалось придерживаться «правильной» политико-идеологической линии. Как свидетельствует, например, статистика клубной работы Союза деревообделочников Северо-Западной области, на февраль 1923 г. по области существовало «11 клубов, 9 из них в Петроградской губернии, местонахождение — непосредственно при заводах, 10 из них имеют драматический и музыкальный кружки. Состав библиотек: в Петрограде — 2500 тысячи томов, по области — 8500 <…> Особенно популярны кино и театральные постановки»[489]. Смоленский губотдел профсоюзов летом 1922 г. докладывал: «Центральный клуб широко развернул свою работу. При клубе имеются следующие кружки: 1) хоровой, 2) драматический, 3) шахматный, 4) по изучению исторического материализма и др. Читаются доклады и научно-популярные лекции. Ставятся концерты. Устраиваются научные экскурсии в музеи, на электрическую станцию, телеграф и др. При клубе имеется читальня». Витебская губернская профсоюзная конференция 28–30 августа 1922 г. постановила: «Основой и центром просветительной работы должен стать рабочий клуб, где должна быть сосредоточена вся культработа во всех ея видах и проявлениях — митинги, доклады, лекции и изучение вопросов профдвижения и также целого ряда разумных и полезных развлечений (шашочные и шахматные игры, физический спорт, семейные вечера, прогулки, экскурсии и др.)»[490].

Члены шахматного кружка завода на занятиях. Ленинградский фарфоровый завод им. М.В. Ломоносова, 1928 г. (ЦГАКФФД СПб. Гр. 48268)

Клуб Ленинградского металлического завода в 1924 г. работал по следующему плану: «Понедельник — кино; Вторник — доклады на животреп<ещущие> вопросы (Доброхим — Радио); Среда — Антирелигиозная лекция и политсуды (пример: над рабкором 19-го, над прогульщиком 28-го и над посивн. (так в тексте. — Авт.) комсомольцем 3 декабря); Четверг— Партдень; Пятница— свободный; Суббота — свои силы; Воскресенье — платные по себе стоимости. Открыт киоск и буфет по себе стоимости»[491].

Таким образом, несмотря на все усилия, рабочие упорно предпочитали в клубах общекультурные кружки и банальные развлечения, игнорируя мероприятия политикоидеологического характера. Но, как убедительно показала К. Кухер, в тех случаях, когда режим не мог ограничить популярность «антисоветских» практик, проблема решалась другим способом: эти явления институционализировались и становились частью официального канона[492]. Как было заявлено на Пятом Всероссийском съезде союза текстильщиков, «самодеятельные хоровые и драмкружки, танцы, спорт и проч. должны занять законное место рядом с профполитпропагандой и агитработой. Скука — худший способ агитации»[493]. Таким образом и удовлетворялись некоторые потребности и желания населения, и государство могло контролировать признанные виды досуговой активности.

В конце 1920-х гг. власть «сдалась» и легализовала культурный уклон работы клубов. В апреле 1929 г. в постановлении ЦК ВКП(б) о культурно-просветительной работе профсоюзов говорилось: «Культработа профсоюзов должна в большей мере организовывать культурный отдых и развлечения, широко охватывать рабочих и работниц различными видами художественной работы, физкультурой, радио»[494].

Помимо клуба пространством досуга, понимаемого как рекреация, были заводские столовые, которые появляются в середине 1920-х гг. и становятся совершенно необходимым элементом заводского быта в конце десятилетия, после введения карточной системы.

Наряду с официальными «местами досуга», где рабочим (в свободное время) в агитационно-пропагандистской оболочке предлагались книги, кино, популярная наука, в пространстве предприятия сохранялись традиционные, идущие с дореволюционных времен, неформальные места отдыха (физической рекреации, «своеволия») — заводской двор, укромные уголки в мастерской и т. п. В напряженном режиме заводского труда работники там выкраивали паузы «для себя».

* * *

В первые послереволюционные десятилетия общество в Советской России в целом переживало тяжелейший процесс приспособления к новой власти, новому укладу жизни, пытаясь, в свою очередь, как-то приспособить его «под себя»[495]. Советизация жизненных миров происходила постольку, поскольку определенные советские стандарты медленно пробивали себе дорогу в сфере повседневного быта людей[496]. Этот процесс носил характер согласований, в которых принимали участие разные действующие лица неравных властных категорий. Советский человек не соответствовал идеальным представлениям о «новом человеке», а скорее, представлял собой продукт смешения и взаимодействия различных дискурсов и практик как традиционного, так и советского происхождения. Он был «гибридным существом», в котором различные культурные образцы наслаивались друг на друга, изменяясь и взаимодействуя.