Пак с Волшебных холмов

– Там? Но это ведь просто старая кузница. Там когда-то выплавляли железо.

– Удачное место для стоянки, – серьезно подтвердил Парнезий. – Здесь мы починили пряжки трех панцирей и заклепали наконечник копья. Помню, что кузню арендовал какой-то одноглазый карфагенец, мы прозвали его Циклопом. Он продал мне коврик из бобровой шкурки, который я хотел подарить сестре.

– Не может быть, чтоб это было здесь! – никак не мог поверить Дан.

– На том самом месте. От Алтаря Победы в Андериде до Первой Кузни в лесу – двенадцать миль и семьсот шагов. Так записано в Маршрутной Книге. Первый поход не забывается! Я бы мог вам перечислить все наши привалы отсюда и до самого… – Он наклонился вперед, и в этот миг заходящее солнце блеснуло ему в глаза.

Оно спустилось до вершины Чериклекского холма, пронизывая лучами глубину леса и окрашивая листву в золото и багрянец. Парнезий в своих доспехах сверкал, как живое пламя.

– Погодите! – воскликнул он, поднимая руку, и солнце вспыхнуло на его стеклянном браслете. – Погодите! Я буду молиться Митре!

Он вскочил на ноги и, простирая к западу руки, запел какую-то торжественную, звучную песнь.

Вскоре и Пак стал подпевать ему – громко и раскатисто, как праздничный колокол, а потом соскользнул с вершины Волатерр и двинулся вниз, поманив за собой ребят. Они повиновались: мощная мелодия словно влекла их по лесу, сквозь листву, смугло-золотистую от заката, а Пак шествовал рядом, распевая примерно так:

Кур мундус милатат суб вана глориа
Куюс просп'eритас эст транзисториа?
Там цито лабитур эйюс потентиа
Квам васа фигули ква сунт фрагилиа.

Они вышли к маленьким воротам на опушке леса.

Кво Цезар абиит цельзус империа?
Вель Дивес сплендидус тотус ин прандио?
Диц убис Туллиус…

Не переставая петь, Пак вдруг потянул Дана за руку и крутанул его на месте так, что он чуть не столкнулся лицом к лицу с Уной, отворявшей ворота. И в тот же миг швырнул в воздух над их головами волшебные листья Дуба, Ясеня и Терна.

– Здорово ты опоздал, – молвила Уна. – Раньше не мог выбраться?

– Я вроде рано выбрался, – удивился Дан, – но почему-то оказалось уже поздно. А ты где была?

– Возле Волатерр – тебя поджидала.

– Извини, пожалуйста, – сказал Дан. – А все эта гадкая латынь!

Песня британского римлянина

(А.D. 406)

Отец и дед мой не смогли
Пройтись по улицам твоим.

Я вырос от тебя вдали,
Священный Рим!

Не для меня твой древний кров,

Величье храмов и палат,
О Рим, богов и мастеров
Бессмертный град!

Родоначальное гнездо,
Отваги дерзкой колыбель,
Чья слава достигает до
Чужих земель!

О сердце мира, не смолкай,

Твои повсюду сыновья:
За веком век, из края в край,
Мы – кровь твоя!

Мы – плоть твоих семи холмов,

Но дай нам сил, великий Рим,
Чтоб факел твой среди штормов
Был негасим.

У Адрианова вала

Когда покидал я Италию
С орлами и звонкой трубой,
Клялась мне моя Евлалия,
Божилась моя Евлалия:
Мол, сердце мое – с тобой.

И я прошагал всю Галлию,

Британию и так далее
И вышел на голый брег,
Где белый, как грудь Евлалии,

Холодный, как кровь Евлалии,
Ложится на землю снег.

Пусть я потерял всю Галлию,

Британию и так далее,
И Рима мне не видать,

(тут голос зазвучал совсем бесшабашно),

Но горше, чем всю Италию,
Печальней всего – Евлалию
Навеки мне потерять!

Они стояли возле ворот Дальнего Леса, когда послышалась эта песня. Не сговариваясь, они бросились к знакомой лазейке в живой изгороди и так быстро пролезли через нее, что чуть не наступили на сойку, которую Пак, присев на корточки, кормил из рук.

– Поосторожней! – крикнул он. – Куда вы мчитесь?

– Мы ищем Парнезия, – ответил Дан. – Нам только сейчас вспомнилось вчерашнее. Так нечестно!

– Прошу прощения, – хихикнул Пак, поднимаясь, – но детям, которые провели полдня со мной и римским центурионом, нужна небольшая успокоительная доза волшебства, когда они уходят пить чай с гувернанткой… О-эй, Парнезий! – позвал он громко.

– Я здесь, Фавн! – отозвался голос с Волатерр. Они подняли головы и увидели бронзовый панцирь, блеснувший в развилке бука, и приветственное сверкание поднятого щита.