Пахарь

Оля его не поняла. Она решила, что он поступился ее интересами, и расстояние между ними, почти исчезнувшее на пятом курсе, вновь стало ощутимым. Ей казалось, что их пути расходятся, и переубедить ее в этом ему стоило чрезвычайных усилий. Оля мечтала о работе в одном из ташкентских проектных институтов с хорошей исследовательской базой. Пример отца говорил ей, что это интересно. Что же, теперь ей, как декабристке, следовать за ним в степной неуют и заниматься делом, совершенно противным ее наклонностям?

— Мне не нужно, чтобы муж приезжал на побывку по воскресеньям, — объявила она. — Мне не нужен муж-гость.

Он чувствовал, что обидел ее. Его доводы почти не действовали. Но мог ли он, комсомольский вожак, агитировавший сокурсников идти туда, где всего тяжелее, сам остаться в городе? Позволить себе это было никак нельзя, да ему и претило проектное дело. Итак, между ними вдруг пролегла трещина, дно которой не просматривалось сверху. Он заделывал ее пять лет, а потом еще двенадцать лет — после того как добился своего.

Не видя Ольгу долго, он начинал сходить с ума. Днем — нет, день был предельно заполнен работой. Ночью — да. Тут она преследовала его неотступно, и ее присутствие рядом было настолько близко к реальному, что ему казалось: она — за стеной и тоже не спит, тоже мучается, тоже ловит каждый его вздох.

Долгое время она встречала его так, как будто он предал ее. Она была исключительно вежлива и холодна, как высокогорный ледник, лишь на несколько дней в году попадающий в полосу положительных температур. Он осыпал ее градом голодностепских новостей — она воспринимала их более чем спокойно. Он баловал ее подарками, прорабская зарплата плюс целинный коэффициент позволяли шиковать. Она принимала их так же спокойно, как и его новости. Тогда он спросил себя, прав ли он. Да, прав. Он спросил, права ли она. И она была права. В одном и том же измерении, в одно и тоже время существовали две правды. Этого, конечно же, не могло быть, но тем не менее… Он сделал то, что давно следовало сделать — поставил себя на ее место. Многое тут ему открылось. Он увидел, что может быть и черствым, что близкие ему люди, которые думают и поступают не так, как думает и поступает он, задают ему неразрешимые задачи. Право на индивидуальность, однако, есть у каждого, и его он не оспаривал. Было оно и у Оли. И, спросив себя, прав ли он, спросив себя с ее позиций, он вынужден был признать, что принял решение своевольно и опрометчиво, и минимум, что ему хотя бы следовало сделать — это посоветоваться с ней. Конечно, он сам хозяин своей судьбы, но речь шла и о ее судьбе, которой хозяйка она. Об их общей судьбе, в которой его голос имел лишь половину веса. Если любовь да совет — составляющие семейного счастья, а формулу эту вывели еще прадеды, то советом он пренебрег и плоды пожинал горчайшие.

Через год она устроилась работать в гидравлической лаборатории Среднеазиатского отделения института «Гидропроект» и очень скоро показала себя вдумчивым, толковым экспериментатором. Одно из ее предложений, проверенное на модели, позволило сократить размеры водобойного колодца крупного Дангаринского туннеля на реке Вахш. Ее вариант существенно, на десятки тысяч кубометров, уменьшал и объемы туннельной выломки, и бетонной кладки. Она сообщила об этом Диме, лицо ее сияло. Не он один обжигал горшки в своей прокаленной Голодной степи. Не он один мог именовать себя новатором и первопроходцем — и у нее были на это не меньшие права. Ориентировочно, она сэкономила миллиона полтора. Даже если ей ничего больше не дано совершить, она уже честно отработала и свою будущую зарплату, и будущую пенсию. Одного этого достаточно, чтобы считать: жизнь прожита не напрасно.