Пахарь

Мы присоединились к санаторной экскурсии. Автобус мчался в Бахчисарай. Земли легендарной Таврии открывали нам свои просторы. Леса стояли темные, плотные, как монолит. Пригороды Севастополя, краешек Северной бухты, Сапун-гора, невысокие холмы вокруг этого города давали воображению богатейшую пищу. Я представила вражескую силу, пришедшую с запада, и нашу силу, и пламя, и гром столкновений. Их нашествие тут увяло, сила, толкавшая фашистов вперед, надломилась. А мы, не сумевшие удержать Крым в сорок первом, потом освоили суровую науку побеждать и через три года вышибли отсюда врага. Не лезь к нам с войной, не навязывай свой образ жизни!

Я вспомнила картину Дейнеки «Оборона Севастополя» — штыковую атаку черноморцев на стену зеленых мундиров. Их холодную, святую ярость. Их ненависть и непреклонность. Это была ярость, ненависть и непреклонность народа, гибельная для врага. Я жадно всматривалась в кварталы Севастополя, открывшиеся с обводного шоссе. Но видела обыкновенные дома и улицы, обычных людей. И я поняла: здесь надо не столько смотреть, сколько думать, вспоминать. Здесь надо осмысливать историю.

За Севастополем начался подъем. Пологие холмы, изгибаясь, сопровождали автостраду. Они были изрыты воронками, которые время превратило в безобидные ямки. Виноградные лозы, табак, эфироносы, яблоневые, грушевые, черешневые сады взбегали на холмы, и им не было конца. Все это были молодые, ухоженные плантации. Потом я увидела новый город. Двенадцати- и девятиэтажные дома стояли у дороги вольготно, непринужденно, как юноши, замершие на бегу. За ними стояли пятиэтажные дома.

— Бахчисарай, — объявил экскурсовод.

Город стремился вырваться и вырвался-таки из ущелья на равнину. Здесь горы не сдавливали ему бока, не хватали за руки. Это был современный симпатичный город, европейский, рациональный, равно одаривавший комфортом всех своих жителей. «Про новый Ташкент тоже можно сказать, что это европейский город, грузовики вывезли на свалку колоритную Азию вместе с остатками сырцовых стен», — подумала я. Но было ли это верно? Влияние традиций сохранялось, и проследить преемственность не составляло труда.

— Здесь когда-то мой батя хаживал, — сказал Дмитрий. — Конец двадцатых годов, даль несусветная. Он был тогда моложе меня.

— Красив, свободен, неотразим! — подтвердила я.

Павел Кузьмич рассказывал, как он начинал здесь свою трудовую биографию. В одном из ущелий за Бахчисараем до сих пор стоят его плотинки, две удачные, за которыми и сейчас плещется вода, а третья сухая: вода ушла по карстовым пещерам. Он управлял тогда американским катком. Технарь, техническая интеллигенция. Татары из окрестных аулов съезжались посмотреть на «палван-машину». Зарплата у Павла Кузьмича была 80 рублей, и стол и квартира обходились в пятнадцать. Пятнадцать же рублей стоили две бутылки марочного вина из массандровских подвалов, которые Павел Кузьмич преподнес своему отцу на день рождения.

— Батя обожал французскую борьбу и боролся на татарских свадьбах. — Дмитрию было приятно рассказывать об отце. — Коронным его приемом был «тур де бра» — бросок через бедро. Он проводил его так филигранно, что, бывало, поверженные борцы плакали. Один все допытывался: покажи этот прием, научи. Отец показывал, а татарин не верил, что все так просто, что мастер может любезно раскрыть свои секреты.

— И призы получал отец?

— Получал. Но самый почетный и дорогой приз вручали сильнейшему борцу — тяжеловесу, даже если до него не доходила очередь и он не боролся. То, что сильнейшему не находилось соперника, только подчеркивало его громкие титулы.

— Это отец научил тебя бороться?

— Кое-что он показал, но куда сильнее повлияли его рассказы. Как он выходил в круг с рослым и сильным противником, усыплял его бдительность тактическим отступлением, подводил к бугорку, резко бросал через бедро и припечатывал к земле на обе лопатки. Это были вдохновенные рассказы. Отец увлекался, к нему словно возвращалась молодость.

Я вспомнила Павла Кузьмича, невысокого коренастого, словно вросшего в землю седовласого человека, всегда приветливого и доброжелательного. Он напоминал Диму и вместе с тем разительно на него не походил. Я вспомнила его, и во мне шевельнулось чувство вины. Я ничем никогда не обидела Павла Кузьмича, — помилуй бог! Но, наверное, я могла быть и теплее, и добрее к своему милому свекру. Могли мы и чаще бывать у родителей Димы. Но мы чаще навещали моих родителей, — Дима не перечил.

Новый Бахчисарай кончился. Мы пересекли свободное пространство, дорога разветвилась, и та, на которую мы повернули, стала втягиваться в долину, быстро сузившуюся до ущелья. Тут нас и обступили домики старого Бахчисарая, столицы некогда грозного ханства. Глинобитные хижины лепились друг к другу, и только знаменитый ханский дворец стоял свободно, взметнув к теплому небу кирпичную вязь минаретов. Оглядев дворец и не найдя ничего выдающегося, я поняла: знаменит он более всего тем, что наш поэт развернул в его покоях действие одной из своих поэм. И паломничество туристов было паломничеством к Пушкину.