Пахарь

Дома Петик бросился к Кириллу. Они тискали друг друга, мяли, визжали. Кирилл поддавался, и Петик упивался временными победами. Старший вытянулся, прибавил килограмма два, стал более самостоятелен: режим, дисциплина, общество сверстников.

— Еще поедешь? — спросила я.

— Да, мама. Если можно.

Это входило в мои планы. Не то будет слоняться по улицам да пропадать у канала. Пусть привыкает к требованиям, отличным от домашних. Я погнала Кирилла в ванную, за ним увязался Петик. Какую возню они там устроили! Спорили, смеялись, плескались, ныряли, налили воды на пол. Петик заливался смехом, Кирилл, напротив, вел себя сдержанно, стоически отражал атаки младшего. Петик, забияка эдакий, лез и лез к нему. Старший, защищаясь, не старался сделать ему больно. Так они могли возиться часами, забывая обо всем на свете. Но общих игр у них не было, у каждого — своя. В играх старший не уступал, и гармония разрушалась. Угнетенный поражениями, Петик краснел, расшвыривая игру, истошно кричал Кириллу: «Ты… ты знаешь кто? Ты крокодил! У тебя зубы лошадиные!» И убегал в другую комнату. Он не умел еще переживать неудачи, и его приступы злости меня беспокоили. Книги они тоже смотрели порознь. Трения тут возникали между ними острые, и я не сглаживала их, не стремилась к тиши да глади. Пусть на своем личном опыте учатся строить отношения с людьми, постигают великий смысл таких понятий, как честность, справедливость, искренность, верность слову. Вообще Кирилл мягче, добрее, сдержаннее. А Петя — это командир, и властность, воля проявились у него рано. Будут ли эти качества подкреплены острым, пытливым умом?

Они плещутся, смеются, пререкаются. Петик встал в ванне, спрятал руки за спину и заявил:

— Ты меня не ударишь по рукам, у меня нет рук!

Тогда Кирилл достал пластмассовые руки, отломанные от куклы:

— Я пришью тебе вот эти кривые руки. У тебя будут короткие кривые неумелые руки.

— А я… я тебе сделаю такой укол, что тебе до утра будет больно!

Я силюсь вспомнить, были ли у меня такие же веселые, беззаботные годы. Наверное, были. Конечно, были. Они были у каждого, кто вырастал в нормальной семье, и уровень материального благополучия тут ни при чем.

Сняла белье — его надо гладить. Поставила суп. Так и есть, Кирилл потерял половину пуговиц, некоторые вырвал с корнем. Протер брюки от тренировочного костюма. Чини, хозяйка. Моя классная руководительница — мы учились еще раздельно — никогда не делала замечаний за поношенную форму или заштопанные чулки, но безжалостно выставляла за дверь нерях, посмевших явиться в помятом фартуке или с несвежим воротничком.

— Мама, я его утопил!

Пора их извлекать из воды. Кирилл уже стесняется меня, и я только приоткрываю дверь и протягиваю мальчикам два полотенца. Достаю чистые трусы и майки и командую:

— Вылезать! Воду спустить! Вытираться сухо-сухо! Кто не вытрется сухо, у того простынет ухо! Пол подтереть!

Глажу Диме сорочки. Семь штук, на неделю. Руководствуюсь принципом: в одежде поменьше синтетики, и потому мучаюсь. Хлопотно стирать и гладить сорочки из хлопка.

— Мама, а что мы будем кушать? — спрашивает Петя.

Прошу его и Кирилла накрыть на стол. Салат из помидоров, огурцов и лука они готовят сами. Терпеливо строгают лук, воротят носы. Суп, гречневая каша, на третье чудесная бухарская дыня. Половина девятого. Я ем, не обращая внимания, вкусна ли пища. Если бы с нами за столом сидел Дима, у еды был бы отменный вкус.

Смеркается. Петик подкатывается ко мне, как колобок:

— Мама, ты включишь нам телевизор?

Хитрости ему еще не удаются, он простодушно улыбается. Его послал Кирилл. Как я буду с ними с двумя вдали от отца? Два-три его наезда в месяц, два-три праздника — это не в счет. А что в счет?

Дети вымыли посуду и сели у телевизора. Я включила стиральную машину. Кто ее видит, эту нескончаемую домашнюю работу? Кто ее взвешивает, оценивает, кто за нее благодарит? В десять Кирилл, более приученный к режиму, пошел стелить кровати. Петик остался. Хочет, чтобы я перед сном приласкала его. Только что они смотрели сказку, а все персонажи сказок для него — явь. Он не представляет себе, что бабы-яги на самом деле нет, ведь ее по телевизору показывают! Я выключила свет. В темноте на погасшем экране блеснула яркая точка. Снова блеснула. Наверное, выпуклое стекло отражало свет уличного фонаря. Я сказала Петику:

— Пошли, посмотрим, как гном подглядывает одним глазом.

Он напрягся, но позволил повести себя. Мы встали у экрана, потом я вернулась и плотно закрыла дверь. Стало совсем темно. Петик подбежал ко мне, не промахнулся. Прижался к моей ноге.

— Вон глаз гнома! — сказала я. — Какой яркий глаз!

— Гном добрый? — немедленно поинтересовался он.

— Добрый, — сказала я. — Но он не любит, когда маленькие мальчики много шалят и не слушают маму.

Он еще крепче обнял меня.

— Давай подойдем ближе, — предложила я.

— Давай лучше вдвоем! — сказал он. Яркое пятнышко на погасшем экране телевизора надолго запомнилось ему как глаз гнома.