Пахарь

Спешим к ней. Ориентируюсь по этой находке и быстро отыскиваю трассу. Над точкой поворота устанавливаю теодолит. Отвес — над колышком, пузырек уровня — на середину. Можно провешивать трассу. Полина Егоровна идет ко мне, втыкает вешки. Я даю поправки, она ударяет по вешкам обухом топора. Ни на что женщина не претендует, жизнью довольна, карьера, вопросы профессионального роста не интересуют ее совершенно. А дело свое делает на совесть. У Мадины вешки не стоят так прямо.

Готово! Теперь по второму лучу идет ко мне Мадина. Объектив дает тридцатикратное увеличение, и я вижу молодую женщину близко-близко. Только идет она головой вниз. Выражение лица — нейтральное. Эмоции бережет для тех минут, когда будет на людях. Работа — обязанность, работа — обязанность! Поэтому вешка так долго не становится в створ. Ничего, у меня встает. И не хмурься. Мадина, а внимательно следи за моими указаниями. Почему ты не пошла после десятилетки в институт? В техникум? Вышла замуж, и это помешало? Способностей хватило бы, ты смышленая. Вот желания, чувствую, не было. Комсомолка, подала заявление в партию. Стремишься вести общественную работу и выдвинуться на этом поприще? А знание жизни? А отзывчивость, душевность, внимание к людям? Это, Мадина, не пустое, это — и доверие, и авторитет. Детей, ты говорила, у тебя будет трое. Не шестеро, а трое, иначе не поживешь для себя. Может быть, ты и права, я с двумя управляюсь далеко не так, как рекомендует педагогика. Муж тоже хочет выдвинуться? Наверное. Итак, ты знаешь, к чему стремишься. И вначале меня покоробила твоя откровенность. Но вполне возможно, что ты права. Того, чего мы стеснялись, сейчас не стесняются совершенно. Сейчас и целуются прилюдно, прямо на улице. В махалле этого бы не потерпели, но за ее пределами — можно.

Я меняю стоянку, потом еще раз. Полина Егоровна повязывает белую косынку. Мадина надевает широкополую нарядную шляпу из рисовой соломы. Я достаю из теодолитного ящика льняную панаму. Половина десятого. А каково тем, кто весь день кладет кирпичи, варит арматуру, сидит за рычагами бульдозера в самом близком соседстве с огнедышащим стосильным мотором?

Теперь — собственно разбивка. Звенящей струной натягивается стальная лента. Шпильки трудно входят в землю, не знавшую плуга. Беру колышки и топор. Шесть метров и один сантиметр — он дается на стык между шестиметровыми лотками. Наотмашь бью по белой головке колышка. Еще. Еще! Двенадцать ноль два. Восемнадцать ноль три. Передняя шпилька становится задней, задняя выдергивается, лента уносится вперед. Четыре ноль четыре. Десять ноль пять. Шестнадцать ноль шесть. Колышки стоят ровно, красиво. Так же должны стоять лотки. Не вилять. Следом за нами пройдет экскаватор, на стреле которого висит трехтонная конусообразная чугунная груша. Она и обрушится на колышки с десятиметровой высоты. Вздрогнет земля, и образуется глубокая вмятина. Операция повторится много раз. Лесс — грунт с подвохами, и его надо как следует уплотнить, чтобы опоры лотков не просели, когда землю напитает поливная вода. Потом — монтаж. Все, что я здесь делаю, по силам и опытному технику. Но это интереснее, чем выдавать прорабам чертежи или заносить в ведомости объемы выполненных работ.

— Выше нос, бабоньки! — говорю я. — Уже и конец виден.

— Ну, Ольга Тихоновна! Сидела бы я на вашем месте в прохладной комнате, холила себя перед зеркалами.

— Можно, — согласилась я. — А ты, Мадина, что на это скажешь?

— Не знаю. Я только начинаю жить.

— Скучно холить себя перед зеркалами. Я почему-то не замечаю, что те, кто половину зарплаты тратит на парфюмерию, выглядят лучше.

— Мне дома никогда не скучно, — сказала Полина Егоровна.

— Тогда почему же вы работаете? — Ее муж, бригадир, зарабатывал очень даже прилично.

— Дочери большие, хотят красиво одеваться. Это стоит денег.

— Пусть учатся шить. Все свои лучшие платья я сшила сама.

— Правда? — воскликнула Мадина. — А я считала, что у вас в Ташкенте свой портной.

— Я и есть этот портной. Раз десять перепорю готовое, но фасон выдержу.

— Мои не учатся шить. Хлопотно, непрестижно.

— Непрестижно! — рассмеялась я. — А что престижно?

— Престижно, когда мама с папой и оденут, и обуют, и деньги в карман положат. Старшая школу кончает, так ей знаете как трудно угодить? Все не так, и что ты, мама, в нынешней моде понимаешь? Да взгляни на себя, как ты одеваешься! Как двадцать лет назад. А я действительно одно и то же надеваю, привыкла.

И потек житейский женский разговор о доме и семье, магазинах, базарах, поликлиниках. Новостью для меня стало то, что Полина Егоровна купила бычка и откармливает его. Теперь ко многим ее домашним заботам прибавилась еще одна: добывать бычку корм. Она обкашивала арыки, обочины дорог, брала у знакомых пищевые отходы. «Если старшая замуж захочет, у меня, пожалуйста, мясо на свадьбу, — объяснила она. — Остальное продам, вот и приданое». У нее и куры были. Я бы этим просто не могла заниматься. А почему, собственно, не могла? Только потому, что никогда не занималась? И откуда это пренебрежительное: «Не могла бы»?