Пако Аррайя. В Париж на выходные.

В свой прицел я видел только тело человека, которого я собирался убить. Однако глаза мои зафиксировали гораздо больше, и сейчас я заново увидел, как Метек вышел из отеля, разговаривая с портье. На нем была не вчерашняя дурацкая майка с Эйфелевой башней, а темно-синяя рубашка-поло поверх синих джинсов с задним карманом, провокационно оттопыренным бумажником. Метек был явно в хорошем настроении, он улыбался и на прощание сказал портье что-то шутливое, отчего и тот расплылся в улыбке. Вещей у него с собой не было, так что он явно должен был вернуться к своим моральным танцам. Надеюсь, не слишком поздно – мне завтра с раннего утра в аэропорт.

Почему-то сейчас Метек напомнил мне тот, первый раз, когда я видел его. Я уже говорил, что до этой встречи в Париже мы виделись с ним дважды. По крайней мере, мне кажется: в тот январский день в Сан-Франциско он не отпечатался бы в моей памяти так ясно, если бы к этому не примешалось узнавание.

11

Это было на Кубе, где-то в середине нашего пребывания, году в 79-м. В одно прекрасное воскресное утро наш куратор Петр Ильич Некрасов заехал за нами на «рафике» и повез на пляж. К западу от Гаваны, где находилась наша база, берег, как правило, неухоженный – кустарник до самой воды, острые скользкие камни. Купаться мы ездили по ту сторону города, где был золотой песок, пальмы и лежаки в тени. От Валле Гранде пляж находился в часе пути, а то и больше, так что это было для нас нечастым удовольствием.

На этот раз Анхель с Белиндой, наши кубинские друзья и соседи, приглашены не были. Лишних вопросов ни они, ни мы не задавали. За пару дней до того Некрасов сказал нам, что мы едем на дачу, не уточняя, на его ли служебную или просто конспиративную типа той, на которой мы жили в Валле Гранде.

Судя по казенному характеру обстановки, это была служебная дача – с целым не разрозненным сервизом на шесть персон, графином с водой на стеклянном подносе и с овальными жестяными номерками, прибитыми к каждому стулу. Рита тогда засмеялась, а Некрасов примирительно сказал:

– Что вы хотите? Народное достояние! И народ должен постоянно видеть, что это его!

Территория, включая пляж, была огорожена и охранялась нашими солдатами, правда, не в форме, а голыми по пояс, в одних шортах. Дом стоял у самой кромки песка, в тени огромного дерева с воздушными корнями. После обеда мы сидели под его кроной с коктейлями в руках и беседовали, наблюдая за Кончитой с Карлито, которые играли на пляже.

Беседовать с Некрасовым значило слушать его бесконечные истории о войне. Память у него была живая, хранившая невероятные ситуации и точно подмеченные детали, придумать которые на досуге невозможно. В 41-м он был механиком на подводной лодке Балтийского флота, которая базировалась в Латвии, в Либаве. Их подбили торпедой с немецкого корабля, Некрасов оказался среди нескольких моряков, которым чудом удалось спастись. Он отступал с какой-то пехотной частью, в которой, за неимением другой сухопутной специальности, его назначили кашеваром. Я очень хорошо помню, что именно в тот день на даче Некрасов рассказывал, как их поймали немцы.

Он с еще одним таким же молодым солдатиком вез на позицию своего отделения обед. У них была телега, реквизированная у местного колхоза, которую они заполнили сеном. Так меньше трясло по ухабам, и в сено же они зарывали кастрюли с кашей, чтобы та не остывала. От расположения части до их окопов было с полчаса езды по лесным просекам, лошадь дорогу знала, и Некрасова с напарником разморило на солнце.

Встряхнуло их появление противника. Всё было тихо, а в следующую минуту и спереди, и сзади остановившейся телеги оказался десяток здоровых ребят в касках с автоматами наизготовку. Немцев вид разомлевших и испуганных русских солдатиков, уже и не пытавшихся дотянуться до своих винтовок, очень развеселил. При этом вели они себя скорее дружелюбно, даже попытались выяснить, откуда те родом.

– Москва? – спросил командир отряда, высокий, чернявый, совсем не арийского типа. Он делал ударение на первом слоге. – Москва?

– Тула! – мрачно ответил Некрасов. – Тула, слыхал такой город?

Немец пожал плечами.

– Мюнхен! – сказал он, тыча себя в грудь пальцем.

Про мюнхенский сговор Некрасов знал от политрука, так что кивнул:

– Слыхали.

Дружелюбие немцев ему не нравилось. Попасть в плен было хуже всего. Некрасову было девятнадцать, но он тогда предпочел бы, чтобы его застрелили.

Командир потянулся к кастрюле, шутливо испрашивая разрешения:

– Можно?

Некрасов опять кивнул. Ситуация была настолько простой, что переводчик не требовался. Немец поднял крышку, и его товарищи загалдели со всех сторон.

– И попробовать можно? – спросил немец.

– Пробуй, чего!

Под подбадривающие крики своих товарищей командир достал складной нож, открыл оказавшуюся среди разных лезвий ложку, протер ее носовым платком. В кастрюле была перловая каша, ставшая немного склизкой от варки. Немец взял каши и аккуратно, как пробуют деликатес, отправил ее в рот. И тут же лицо его перекосилось. Он выплюнул кашу на дорогу и сказал примерно следующее: