Об этом поступке Германии (по мнению Хильгера и Шнурре, это была «пощечина» Советскому правительству) тогда много говорилось, а позднее кое-что писалось[298]
. В этой связи следует отметить две причины: экономическую и политическую. С одной стороны, как теперь вспоминает д-р Шнурре, Германия хотя и была «сильно заинтересована в поставках важного в военном отношении сырья, но все-таки в тот момент не решалась начинать с Советским Союзом крупномасштабные торговые переговоры»[299]. С другой стороны, Гитлер и Риббентроп уже дали свое согласие на переговоры, исходя из далеко идущихСоветское правительство, которое, как позднее Астахов заявил Вайцзеккеру, поездке Шнурре в Москву сперва не придало политического значения, усмотрело в несовместимом с протоколом «отказе германского правительства... несомненный
Важным в этой связи является тот факт, что с отзывом Шнурре инициатива германской дипломатии в России потерпела первую серьезную неудачу. Об этом Шуленбург со всей откровенностью писал Вайцзеккеру после того, как улеглось негодование[303]
; тот в свою очередь выразил общую надежду, что, «несмотря на подобные осложнения, цель будет достигнута»[304].Когда в первые дни февраля 1939 г. в министерстве иностранных дел прошел слух о том, что разгневанное руководство подумывает даже о разрыве германо-советских отношений, Эмиль Виль вновь проявил инициативу, чтобы, указав на потребности экономической политики, предостеречь от катастрофических последствий такого шага. Посоветовавшись со Шнурре и другими заинтересованными лицами, Виль 6 февраля составил для Риббентропа «Записку об экономических последствиях разрыва отношений с Советским Союзом»[305]
, в которой он, приводя важные в данной ситуации аргументы и ссылаясь на все заинтересованные ведомства, подчеркнул, что при разрыве отношений лопнут не только повисшие в воздухе переговоры об увеличении поставок советского сырья, но и будут полностью приостановлены уже согласованные поставки, а «прекращение завоза сырья из России даже в нынешних размерах нанесет серьезный экономический ущерб». В качестве довода Виль выставил также «озабоченность заинтересованных ведомств» по поводу разрыва отношений и однозначно высказался не только за сохранение, но и за расширение «всеми средствами» товарообмена с Советским Союзом.В тот же день он пригласил полпреда Мерекалова[306]
, чтобы, несомненно, как-то оправдать неподобающее поведение немецкой стороны и, несмотря на это испытание, не дать замереть германо-советскому диалогу[307]. В своем отчете о встрече Виль приписал Мерекалову слова о том, что тот якобы по-прежнему рассчитывает «на благоприятный исход переговоров в Москве» и надеется, что они «приведут к расширению торговых отношений между Советской Россией и Германией», — слова, которые, учитывая сильное раздражение Советского правительства, Мерекалов вряд ли мог произнести, но которые очень точно отражали надежды германской дипломатии.Представители германского посольства в Москве в беседах с коллегами, в частности с сотрудниками посольства США, также выражали надежду, что отзыв Шнурре является лишь отсрочкой, но не изменением принципиальной позиции Германии относительно достижения с СССР соглашения о расширении торговых связей[308]
. В беседах они дали понять американским коллегам, «что внезапное отозвание господина Шнурре... было связано с различными интерпретациями деталей торгового соглашения между Германией и Советским Союзом». Эти интерпретации, как предполагалось, вызвали негодование Гитлера и других высших нацистских чинов и привели к решению отложить переговоры с Советским правительством[309].Продолжению инициативы, возможно, способствовало и то, что попытки Риббентропа во время визита в Варшаву в последние дни января 1939 г. втянуть Польшу (как выразился министр иностранных дел Бек) «в антирусскую комбинацию не увенчались успехом. Он получил ответ, что мы (поляки) очень серьезно относимся к нашему договору о ненападении с Россией и рассматриваем его как долгосрочное решение»[310]
.