Палач

Старик приближался, не сводя с меня пристального взгляда. На голове у старика красовалась расшитая потускневшим золотом черно-синяя тюбетейка, из-под которой свисали сосульки длинных седых волос. И борода у него была седая, клочковатая, а вот глаза — внезапной небесной синевы. И они внимательно смотрели на меня. За стариком, не отставая ни на шаг, мелко трусила маленькая дрожащая собачонка со скорбным взглядом выпуклых фиолетовых глазок.

Старик поравнялся с моей скамейкой. Остановился напротив, повернулся и, легко, мимолетно улыбнувшись, уставился на меня.

Я молчала.

— Великодушно прошу прощения, — сказал старик чуть дребезжащим глубоким баритоном, — я вам не помешаю, милая незнакомка, если здесь присяду?

Я пожала плечами. Мне никого не хотелось видеть, а тем более с кем-либо разговаривать. Но, кажется я заняла его постоянное место.

Старик, видимо, расценил мой неопределенный жест как согласие и крякнув, опустился рядом со мной на влажные отполированные доски. Собачонка тут же с тяжелым вздохом пристроилась у него в ногах, прямо на галошах. Узловатые, набухшие холодной венозной кровью кисти рук старик пристроил на набалдашнике трости. Он смотрел прямо перед собой. И продолжал улыбаться — я краем глаза видела его улыбку. Я сунула в рот сигарету, которую машинально вытащила из пачки и закурила.

Старик повернулся ко мне, не переставая улыбаться. Борода торчала над скрученным шарфом непонятно-ветхого цвета. Старик помолчал немного, а потом негромко произнес:

— Мне кажется, что вам сейчас очень плохо…

Я вздрогнула и повернулась к нему.

— Что?

— С вами что-то стряслось, милая незнакомка, не правда ли?

— Старик смотрел мне прямо в глаза. — Нечто весьма для вас печальное?..

— С чего это вы взяли? — грубо сказала я.

— Ведь стряслось, да? — мягко переспросил он.

Я не ответила. Отвела взгляд.

— Не надо стыдиться того, что тебе плохо, — продолжил старик негромко, но внятно. — Надо всего лишь излить свою душу и зло отступит вместе с болью… Но излить ее необходимо не кому-то — пусть даже самому близко-понимающему, а себе, своему второму "я", своей душе, которая обязательно выслушает, поймет вас и поможет принять то единственно верное решение, которое убережет вас от отчаяния…

Он умолк, отведя от меня свой взгляд. Теперь он смотрел на неподвижную воду пруда. Собачонка сладко зевнула, показав пещерку мокрой розовой пасти.

— Вы — священник? — тихо спросила я.

— Нет, милая незнакомка, я не священник, — отрицательно покачал головой старик. — Я просто человек, такой же, как и вы. И человек мыслящий, ибо любое человеческое существо — это ни что иное, как мыслящая машина, запрограммированная Создателем на созидание добра, но никак не зла.

Он повернулся ко мне.

— И только те мыслящие человеческие машины, которые не забывают о своем высшем предназначении, о том, что они должны стремиться к внутреннему добру и гармонии духа, только те машины становятся подлинными людьми… Остальные же, прошедшие горнило страданий и не выдержавшие испытания, сниспосланного нам свыше…

Улыбка сползла с его лица, старик замолчал, глядя на меня. Глаза его смотрели строго и одновременно как-то печально. Только сейчас я заметила, что у него были очень длинные, по-детски пушистые ресницы.

— И что становится с ними? — спросила я. — С этими…не выдержавшими?..

— Они становятся слугами зла! — воскликнул старик с внезапной энергией. — Зла вселенского, которое невозможно объять нашим бедным разумом! Оглянитесь — и вы увидите их, бездушных, ничего не помнящих и ничего не желающих, шествующих по жизни с закрытым сердцем и угаснувшим разумом, в котором нет места состраданию и жалости… Они не выдержали испытаний, они равнодушны, ибо они — не люди! Вы же — прошли… Да-да, не возражайте, я вижу это, я ощущаю вашу печаль. И это есть хорошо, потому что вы очистились, пройдя через тяжкие испытания и искушения. И возблагодарите за это судьбу, и живите дальше с миром…

— С миром? — зло спросила я его. — А если нет у меня теперь в душе мира? Если не желаю я его, — мира?

Старик как-то печально посмотрел на меня:

— Если вы не обретете мира в душе, то с вами произойдет то, что произошло со мной… Я не смирился, я не возжелал мира в своей душе и тогда они… Они убили меня.

Я почувствовала, как по моему затылку пробежал холодок.

— Кто — они? — спросила я, помолчав.

— Машины. Настоящие, не мыслящие. Машины, поклоняющиеся злу. Они подстерегли меня, схватили и вынули из меня душу. Они взяли ее, раскаленную перенесенными мучениями и спрятали от меня, я даже знаю, куда они ее спрятали, но не в силах человеческих, смертных ее освободить… А я остался никем. Без души, без желаний, без будущего, настоящего и прошлого…

Собачонка вдруг взвизгнула, вскочила. Завертелась на месте вьюном и снова успокоилась, плюхнулась на галоши старика так же внезапно, как сорвалась с места. Я почти с ужасом смотрела на старика. А он горько усмехнулся, глядя мне в глаза.

— Вы не верите мне, — сказал старик. — Да-да, не возражайте. Я вижу, что вы мне не верите… Ну, что ж…